Душегуб

Оашев был значительно старше Нексина, на десять лет, но выглядел, по мнению Нексина, так же, как и лет пять тому назад, когда его последний раз видел. Не знающему Оашева человеку было сложно определить его возраст. У него на лице почти не имелось морщин, и даже среди зимы оно было с налетом загара (любил бывать в солярии); еще был он склонен к облысению, поэтому его чуть вытянутый, похожий на дыню череп без растительности, на котором если и имелись остатки волос, то и их тщательно сбривал, блестел в освещенном электричеством зале, как полированный. Неизменным оставалось и выражение лица — улыбчивое, обезоруживавшее людей, принимавших улыбку плута за располагающее отношение. Оашев этим успешно пользовался. Лишь наблюдательного человека настораживали его водянистые и холодные глаза.

Нексин хотел сделать Оашеву комплимент и сказал:

— Вы очень хорошо выглядите.

Ответ Оашева был откровенно циничен и Нексина немного обескуражил.

— Будет вам, Алексей Иванович! Вы тоже свежи, как юноша. Мы с вами должны признаться себе честно, что в этой жизни не переработались, сидя в кабинетах; это работяги на заводах и шахтах еле доживают до пятидесяти — шестидесяти, потом мрут, как мухи, а наш брат начальник-бюрократ с такой жизнью может и до ста лет сидеть в креслах на своих должностях, недаром поговаривают, что именно для таких, как я да вы, будут устанавливать более высокий, до семидесяти лет, пенсионный порог… Дай, то бог!.. Я не возражаю, быть начальником как можно дольше, как ни крути, это лучше, чем быть пенсионером. Для того, похоже, и хотят повысить возраст — для себя же, любимых…

Их воспоминания и разговоры могли быть очень долгими, но Оашев довольно быстро прекратил их и сказал, что вопрос с расследованием смерти рабочего лесхоза у него на контроле, однако в деле появились шероховатости.

Нексин забеспокоился после этих слов и спросил:

— В чем проблема?

— Не переживай, Алексей Иванович, — сказал Оашев, — решение по делу примем какое надо, главное, чтобы твой свидетель — мастер лесхоза — продолжал держаться своих показаний, потому как есть информация, что Резник с адвокатом пытаются его перетянуть на свою сторону, уговаривают дать показания против тебя… Но не будем по поводу этого комплексовать… Даже если предположить, что им это удастся, а сам понимаешь, рот мастеру заклеить можно только скотчем, вряд ли у них что-то серьезное получится… Мне можешь поверить… Единственное, тогда придется дело волокитить, покуда оно потеряет актуальность, и после можно будет под каким-нибудь предлогом прекратить… Родственники погибшего попишут еще какое-то время жалобы, устанут и перестанут писать… Нет ничего мудрее времени — оно все лечит, успокоятся и они… И бюрократию еще никто не победил… Но, конечно, было бы лучше, чтобы такого не случилось… В последнем случае, Алексей Иванович, решение вашего вопроса потребует дополнительных затрат.

Нексину было непонятно: говорит Оашев правду, а он мог знать детали уголовного дела, или блефует, чтобы придать большую значимость своего участия.

— Но Варкентин… — начал отвечать Нексин. — Он не должен ничего против меня говорить, да ему и нечего сказать, по всем приказам и инструкциям отвечать должен был именно он и главный инженер, но не я; а если по сути, так опять же я помог Варкентину избежать ответственности. Он мне обязан…

Оашев сразу не ответил, только усмехнулся, потом подозвал официанта и попросил себе еще чаю со сливками. Когда официант отошел, Оашев тихо произнес:

— Это большая тема: кто, кому обязан… Вам ли не знать, что в этом деле с производственной травмой не все гладко и при соответствующем заказе его можно повернуть не в вашу пользу… И это будет тоже законно…

Нексин понял его, вспомнил, для чего приехал на встречу с Оашевым и аккуратно подвинул к нему с виду обычную, приготовленную заранее папку для бумаг, завязанную тесьмой. Оашев спокойно взял папку, развязал и посмотрел содержимое, в ней лежал конверт, на котором было карандашом выведено: «3000» со значком американского доллара. Нексин сказал:

— Мы как-то не успели поговорить, Юлий Викторович, сколько…