Рождение дочери сильно изменило Геннадия Михасевича. Он обожал и боготворил свою девочку. Все соседи по бараку, в котором они жили, завидовали жене Геннадия, видя то, как он проводит с ребенком время. Дочь не могла над ним посмеяться, не могла в силу возраста врать и манипулировать, она была идеальным и самым лучшим человеком, ангелом-хранителем в жизни Геннадия. По крайней мере так ему начало казаться с течением времени. С женой он редко разговаривал на какие-то не связанные с бытом темы, но это не мешало их семейной жизни. Они могли над чем-то вместе посмеяться, подробно обсудить какую-то мелочь по дому. Жена часто докладывала ему обо всех городских сплетнях, а Геннадий редко делился подробностями своей работы, но всегда соглашался что-то сделать по дому, соглашался купить любую ерунду для быта и даже помогал получить талоны на какие-то дефицитные товары.
Мужчины на работе часто обсуждали женщин. По их разговорам можно было сделать вывод, что у любого порядочного мужчины есть как минимум одна любовница. Жена быстро перестала привлекать Геннадия в сексуальном плане. Дело было не в том, что женщина утратила свою привлекательность. Скорее наоборот. С рождением дочери она как будто похорошела и расцвела. Геннадию перестал нравиться сам половой акт. Секс с женой стал казаться ему неприятной, но обязательной процедурой, вроде чистки зубов или бритья. Иногда ему хотелось придушить ее во время полового акта, но женщина быстро срывала его руки со своей шеи, а потом долго кашляла. В такие моменты Геннадий уходил курить во двор, потому что был напуган произошедшим намного сильнее, чем жена.
Примерно раз в полгода он срывался и выходил на «охоту», предпочитая не уезжать далеко от дома, он «охотился» в окрестностях Полоцка, благо в этой местности было много совхозов и фабрик, на которых трудилось огромное количество юных и привлекательных девушек. Всякий раз Геннадий обещал себе, что этого больше не будет, но вновь срывался. Почти всегда он насиловал своих жертв после удушения, хотя этот процесс и не доставлял ему особенного удовольствия, он делал это больше из желания доказать себе, что все еще является мужчиной. С женой у них очень давно не было близости, а эти девушки точно уже не возражали.
Чтобы остановить себя и почувствовать тот первый сексуальный восторг, который у него был в первые месяцы после свадьбы, он решил найти себе любовницу. Вскоре он познакомился с приятной одинокой женщиной лет тридцати, с которой он стал иногда проводить время. Сексуальная жизнь с ней была куда интереснее и разнообразнее, но всякий раз, уходя от нее, он чувствовал себя еще гаже. В этих отношениях ни у кого не было чувств. Казалось, что они вместе только потому, что так положено. Женщине нужно было с кем-то встречаться, пока не появится достойный для замужества мужчина, а Михасевич слишком часто слышал, что у любого настоящего мужчины должна быть любовница. Иногда ему хотелось положить руки на шею любовницы и сдавить так, чтобы она захрипела, но всякий раз он одергивал себя. Одно дело совершать нечто подобное с безликими девушками, имени которых он не знает, и совсем другое – сделать такое с женщиной, с которой он знаком несколько месяцев.
Добросердечные соседи быстро доложили жене Геннадия о том, что у него появилась любовница в Полоцке. Она решила не показывать виду, что знает об этом, но стала сходить с ума то ли от ревности, то ли из страха, что муж уйдет от нее. Спустя месяц или два она решилась на крайнюю меру – родить ему второго ребенка. От жены с двумя детьми уходят только совсем уж аморальные личности, по крайней мере так считали в деревне Солоники.
Женщина вскоре забеременела и родила сына, но вопреки ожиданиям Геннадий не питал к сыну столь нежных чувств, как к дочери. Он всегда приносил девочке подарки, исполнял любые ее прихоти, постоянно ходил гулять с девочкой на речку и в парк. Когда девочка подросла, стал постоянно покупать ей какие-то развивающие игрушки, приносить книги из библиотеки и возить в Полоцк, чтобы показать достопримечательности города. Сына Михасевич любил, делал все, что его просила жена, но никогда добровольно не вызывался поиграть с ребенком или погулять с ним.