Душекрад

— Но той общине понадобились деньги, — продолжила она, — и мы обратились к тем богачам, кто раньше нам симпатизировал, но ни от кого не получили ни копейки. Тогда-то «Черный предел» и предложил нашему ЦК эту операцию — шантажировать Пудовского. Меня внедрили к нему, я очень старалась. Я узнала, где документы, узнала, как открыть сейф. Сказала ему. Он выкрал бумаги, и вот теперь избавился от меня — так ловко. А я-то думала…

—…что он вас любит?

Она не ответила, только вновь разрыдалась. Герман не придумал ничего лучше, как сесть с ней рядом и обнять за плечи. Он был уверен, что она с отвращением отпрянет от него, но она этого не сделала, только прижалась и разрыдалась еще сильнее.

— Ну, ладно, ладно… а Вяземского-то за что вы убили?

— Вяземского? — она всхлипнула и подняла на него непонимающий взгляд. — Какого еще Вяземского? Ах, этого… помещика… но я не знаю, зачем его убили… и сделал ли это Фридрих… нет, не знаю… Зачем его было убивать?

— Это я и пытался выяснить.

— Если бы я знала, я бы сказала вам. Впрочем, можете уже и перестать корчить из себя сыщика… «На страже закона и порядка, во имя интересов России…» — она скривилась и сплюнула на пол. — Все равно мы уже мертвы.

— Но почему же? — Герман с опаской взглянул на черную дымку, окутавшую стены. — Вы сказали, что если коснуться стен… но мы ведь можем их не касаться, верно? Можем сидеть здесь сколь угодно долго, потом нас хватятся, вытащат отсюда…

— Вы не поняли… — он с горечью в голосе покачала головой. — Там снаружи сейчас время почти остановилось. Никто нас не хватится — по нашим ощущениям — еще много дней. Но мы не проживем так долго — стены клетки будут сжиматься, сжиматься… Еще несколько часов, и нам едва будет хватать места, чтобы стоять, прижавшись друг к другу. А потом и этого не станет, и тогда… я предстану перед престолом Узорешителя, а вы… не знаю. Должно быть, просто сдохнете.

Герман почувствовал, как его начинает бить дрожь, однако сделал над собой усилие. Нечего поддаваться панике. Включай голову, Брагинский!

Попробовал спросить совета у Внутреннего Дворецкого, но тот только бормотал нечто невнятное — похоже, молился. Сам Герман молиться не любил: чего бог дать не хочет, того у него не выпросишь. Однако теперь иного выхода, кажется, не просматривалось. Надю же снова стали сотрясать приступы рыдания. И вот она-то, кажется, шепотом молилась.

Германа поразила ирония происходящего, над которой он раньше как-то не задумывался. Он читал, что в далеком прошлом революционеры были сплошь безбожниками. Их и теперь так называли, говорили, что поклоняются они Сатане и Душекраду, однако же выходило так, что они-то сами в Бога верят, в то время как среди попов было множество таких, как Карась, которые просто делали свою работу, питали духовные узы и вполне обходились при этом без Бога.

Герман сел рядом с Надей на пол, подобрал с него свалившееся с конторки стальное перо, повертел в руках. При других обстоятельствах он, пожалуй, расспросил бы ее побольше о том, во что они верят. До этого из тех, кто близко связан с подпольем, он знал лишь Карася, да и тот сам-то не верил ни во что, и к вере относился философски. Однако Герман почувствовал, что сильнее его сейчас интересует другой вопрос.

— Кто он такой, это Фридрих? — спросил он.

— Он… вы не поймете, — она всхлипнула.

— Он настоящий мужчина, вот что. Сильный и холодный, который берет все, что пожелает. Для которого нет ничего невозможного. Едва я впервые увидела его там, в доме Трегубова, я поняла, что… что он может распоряжаться и жизнью моей, и всем…

— Он вашей жизнью и распорядился, — буркнул Герман, но был удостоен лишь презрительного взгляда, после чего Надя снова уронила заплаканное лицо на руки.

— Погодите, — сказала вдруг она, подняв голову. — Вы же наверняка… дворянин? Разве нет?

Он кивнул.

— Так примените магию! Это должно сработать! Даже у мелких помещиков есть защитная магия! Хотя бы немного!

— У меня нет, — он развел руками. — Я беспоместный.

Она в ответ снова уронила голову на руки и разрыдалась пуще прежнего, а Герману вдруг до боли стало ее жалко, так что он даже забыл на секунду о том, что и сам здесь погибает.

— Не бойся, — прошептал он ей в раскрасневшееся ушко, опустившись рядом на колени, — Ничего не бойся, я рядом.

— Да боже мой… — пролепетала она, — даже сдохнуть и то довелось рядом с жандармом…

И тут он четко осознал, чего именно хочет сейчас сильнее всего. Это желание его самого, пожалуй, удивило и даже испугало, хотя и было, если вдуматься, совершенно естественным. Он не знал, сколько еще будет жить. Знал, что, вероятно, недолго. А она была так близко… пусть и не бог весть какая красавица, но теплая, живая, полная чувств… не желающая умирать, как и он сам… Он и сам поначалу не заметил, как его пальцы сперва легли на ее щеку, затем скользнули по ней вниз, провели по шее, коснулись груди…