Души

На рассвете черная гондола отчалила, направляясь к “дому жизни” – смехотворное название для кладбища, где нет ни дома, ни жизни. Гедалья сидел рядом с гробом, и его толстые колени беспрестанно терлись о гроб, в то время как широкая спина то и дело ударялась о борт. Сложенные на брюхе руки он не разнимал до конца поездки, и именно эта поза заставила всех предположить, вполне справедливо, что его отношение к смерти отца граничит с леденящим кровь равнодушием.

Когда преставлялся раввин или кто-нибудь из старейшин общины, все провожатые в последний путь несли факелы и казалось, что над водой парит огненный шар. На похоронах отца Гедальи зажгли лишь одинокий факел, пропитанный сосновой смолой. “Все равно вот-вот наступит рассвет”, – уклончиво объяснили ему. Он не стал спорить. Он уже решил, что пробормочет поминальную молитву с умопомрачительной скоростью. На этот день у него были совершенно другие планы.

Гондола плыла к “дому жизни” по Еврейскому каналу – боковой протоке, выкопанной специально, чтобы евреи своими обрядами не мозолили глаза христианам. Помимо Гедальи и тела покойника, в гондоле находилось еще пятеро мужчин, из них трое – члены Похоронного братства: Элиэзер Сараваль орудовал веслом на корме, Натанэль Чивидаль опирался тяжелыми руками на гроб, словно следя за тем, чтобы покойник внезапно не выпрыгнул за борт, Эфраим Остелео греб на носу, глядя прямо на линию горизонта впереди, будто высматривая напасти, так и жаждущие прийти в этот мир.

Слева от Гедальи сидел его сосед по дому Эфраим Муттали, обрадовавшийся возможности сбежать этим зимним утром от кашляющих жены и детей. Справа на сиденье дрожал прислужник с растрепанными волосами, ковырявший в ухе длинным ногтем. Его присутствие ничуть не растрогало Гедалью. Еврейская община Венеции требовала от своих членов ходить на похороны и даже обязывала их во время похорон затворять лавки, тех, кто не подчинялся, штрафовали на два золотых скудо; но богатые исхитрились и нашли выход: посылали на похороны вместо себя приказчиков, зачастую отмеченных благословением длинных ногтей и проклятием дурных манер.

Холодный ветер пронизывал до костей. Одни в гондоле ерзали на месте, другие пытались согреть дыханием руки, третьи же мерзли, стиснув зубы. Лишь Гедалья не чувствовал холода – быть может, благодаря своим жировым отложениям или же вследствие усилий, которые он прилагал, чтобы скрыть переполнявшее его веселье. Пот, стекавший по телу, пропитал зеленую рубашку, и она липла к шероховатому камзолу из оленьей кожи. Он не сознавал, что жизнерадостный цвет рубахи выглядит как еще одно свидетельство его непочтительного отношения к отцу, но даже знай он это – ничего бы не изменилось.

– Взгляните только, – махнул рукой Элиэзер Сараваль на осыпающиеся каменные парапеты канала.

– Жуть, – поцокал языком Эфраим Остелео. – Еще немного, и все здесь поглотит пучина. А евреи не рыбы, нашим внукам придется приискать себе для жизни другой город.

– Нечего искать, евреи должны жить в Святой земле, – авторитетно заявил Натанэль Чивидаль.

– А-а, Святая земля… – рассыпался Эфраим Муттали своим присвистывающим смешком, – да я бы хоть сегодня переехал туда с женой и детьми, да продлятся их дни. Но кто меня там ждет? Османы? Вот еще мечта, которую мне не исполнить в этом перевоплощении…

Гедалья скривил губы.

– Как мне оставить Венецию? – продолжал господин Муттали со своим характерным выговором. – Здесь родился мой отец, я родился здесь, здесь родилась моя жена, да… да…

– Да продлятся ее дни, – помогли ему закончить предложение, застрявшее у него меж стучавших от холода зубов.

– Здесь родились мои дети, чт…

– Чтоб они были здоровы, – протянули все хором.

– Как бы я ни любил Святую землю, – заключил он, – я привязан к этому месту.

– На поводок, который держит твоя жена, – подмигнул Элиэзер Сараваль.

– Вот и я никогда не покину Венецию, господа, – вмешался молчавший до сих пор прислужник. – Мои родители похоронены здесь, на Лидо. Как можно оставить могилы родителей?

– Нельзя. Могила есть могила, – согласился Натанэль Чивидаль.

– Конечно, можно! – в изумлении воскликнул Эфраим Остелео. – Ведь после воскресения мертвых все мы, с Божьей помощью, встретимся на Земле обетованной…

– С Божьей помощью, с Божьей помощью, – скороговоркой повторили все.

Гондола вышла из Еврейской протоки на открытую акваторию и стала медленно прокладывать себе путь сквозь caigo. О caigo – что это? Представьте себе, что Пресвятой, да будет благословен, расплескивает над миром молоко, но, вместо того чтобы впитаться в землю или перемешаться с водой, это молоко висит в воздухе. Туман, который можно глотать с каждым вдохом. Caigo совершенно поглотил вторую лодку с сопровождающими, плывшую вслед за ними.