Души

Во влажной молочной мороси то проглядывал плот охотников на уток, вооруженных луками и стрелами, то рыбацкая лодка, волочившая невод, полный даров моря – большую часть которых евреям запрещено употреблять в пищу, – то грузовая фелука со свертками восточных тканей. По красным колпакам все узнавали в них евреев, по гробу – что они везут мертвого. Одни сдергивали шапки в знак уважения, другие сплевывали в море и снова исчезали в молочно-белом caigo, словно их и не было никогда.

В те времена люди умели держать паузу. Никто не раскрывал рта, и только плеск мелкой волны и крики чаек не позволяли Гедалье увериться в том, что он оглох. Невидимые персты исчерчивали рябью серую гладь воды, хотя у сидевших в гондоле не было ни малейшего сомнения в том, кому они принадлежат, ведь разве не сказано в Писании: “Дух Божий витает над водою”.

Около двадцати часов прошло с того момента, когда Саломоне Альгранати обратился из живого тела в труп. Еще вчера от него пахло сушеными фруктами и вином, и вот ныне от него исходят тошнотворные испарения тления, словно миру наконец явился его истинный запах. В течение семнадцати лет Гедалья звал его отцом, хотя тот никогда не был этого достоин. Внешнее сходство между ними досаждало, но есть вещи, над которыми мы не властны. Когда речь идет о внешних чертах, геном берет верх над зарядом, который несет в своих складках душа. Гигантское тело, угловатость движений, мясистые губы, орлиный нос, липнущие ко лбу жидкие волосы, потные медвежьи лапы – все это было проклятьем Гедальи-отрока. Но это все, утешал он себя, – лишь внешняя оболочка. Плоть и кожа.

От отца Йехуды Мендеса, мясника, пахло кровью, от отца Элиши Фениги, кожевенника, – шкурами, от отца Эльханана Зеэви исходили ароматы свежей выпечки, и только его отец, ростовщик Саломоне, вонял деньгами.

Эта вонь вынуждала соседей совать нос в их жизнь:

– Что там едят эти двое, здоровые как гои, не о нас будет сказано?

– Что, как не наши проценты.

– Если они такие богатеи, отчего не переезжают в большой дом в Гетто Новиссимо?[36]

– Большой дом – большие расходы!

– А почему Саломоне больше не женится?

– Может, все еще оплакивает жену, да будет благословенна ее память.

– Семнадцать лет оплакивает? Вдовец не покойник. Слыхали хоть раз о здоровом еврее, который не был бы женат?

– Да этот Саломоне, когда ему хочется прикоснуться к коже, ласкает свой кошелек.

Эти-то соседи и столпились над телом Саломоне после того, как его нашли мертвым в постели. “Бог дал, Бог взял, да будет благословенно Имя Божие!” – от имени всех с деланой скорбью прошептал один из них. Мертвец в ответ громко выпустил газы, что вызвало у Гедальи взрыв смеха, а соседей разогнало обратно по их жилищам. Что называется, “испустил дух”, поговаривали после. Современной науке известно о газах, испускаемых мертвыми телами при окоченении, есть даже свидетельства о семяизвержении у покойников. После такой информации, души дорогие, кто встанет и скажет, что смерть есть абсолютный конец?

Люди из братства “Гмилут хасадим” унесли тело, чтобы обмыть его. Это словно постирать старую одежду, перед тем как выкинуть ее в мусор, подумал Гедалья. Да ладно, хоть уши у родителя наконец-то будут чистые.

По скупости своей Саломоне Альгранати не числился среди “держателей” – постоянных жертвователей братства, что сделало заоблачным тариф на его похороны. От Гедальи потребовалось заплатить двадцать четыре сольдо за саван и три дуката за саму церемонию. За красное хлопчатое покрывало на гроб не взяли ни гроша, в знак участия к сироте, у которого не осталось ни отца ни матери.

Что изменится в этом мире со смертью этого презренного человека? – спросил себя Гедалья. Немного, ответил он себе. Чуть меньше запаха чеснока, меньше отхаркиванья. Театральный – нет, даже оперный – фальшивый смех перестанет отражаться от стен. Окочурился ростовщик Альгранати.

– Я слышал, что вон там в воде, – приподнялся на месте Рафаэль Муттали, отчего гондола качнулась, – если ты приплываешь с сетью, треска сама запрыгивает внутрь. – Голос его становился все тише по мере того, как он осознавал всю неуместность своего замечания. – Просто моя жена, да… любит треску… И дети, чтоб они были здо… Холодно сегодня, а?

Путь до “дома жизни” не близок, особенно когда гребцы погружают весла сквозь все это белое-белое, и у Гедальи оказалось времени с избытком, чтобы закрыть глаза и попытаться свести счет не только с покойником, лежавшим в гробу, но и с самим собой.

О том, что сеньор Альгранати не его настоящий отец, Гедалья узнал в канун Пурима 1712 года. Воздух в бейт-мидраше[37] нагрелся от пламени свечей и дыхания десятков учеников. Подали сладкие макароны с корицей. Ряженые подростки разыгрывали сценки, изображая меламеда и раввина, и выглядели совсем как взрослые. Гедалья был высок для своего возраста, но из-за пухлых щек, рук и пальцев больше походил на младенца-грудничка, нежели на девятилетнего мальчика. А быть может, он и был младенцем вплоть до того вечера.