Души

Гедалья был вынужден вернуться на ученическую скамью в бейт-мидраше, потому что “больной сын – это плохо для коммерции”. По утрам он предавался талмудическим спорам в паре с Йехудой Мендесом, после полудня учился счету, составлению долговых векселей и письму на языке страны, а еще разучивал Псалмы. В дни траура, вместе со всеми, читал Книгу Иова, в праздники – святые свитки, а когда общину охватывал общий упадок духа, читал Притчи Соломоновы. Но что-то изменилось в нем. То он без причины пускался в слезы, то не мог усидеть на месте, читал предложение и тут же его забывал. Повешенный мальчик всосался в его кровь, и осталось лишь ощущение душащей веревки на шее.

Все стало меняться после тринадцатилетия, когда он вступил в возраст исполнения заповедей. Раввин Авталион с пеной у рта оспаривал еретическую идею, привлекавшую все больше сторонников среди евреев Венеции, – идею о переселении душ. Гедалья сидел в толпе слушателей, когда раввин читал из книги “Сын Давидов” – сочинения рабби Йехуды Арье из Модены[43].

– Идея переселения душ, – резким тоном заявил раввин, – это суета и томление духа! Господь, да будет благословен, никогда не пошлет грешника обратно на землю, – пояснил он. – Ибо даже если грешник исправит земные свои пути, пользы с того немного, если же приумножит грехи свои, ущерб будет велик. Когда придет Мессия и мертвые воскреснут, – продолжал философствовать раввин, – в каком теле восстанет из праха душа, сменившая несколько тел? Или она будет примерять одно тело за другим, как женщина, выбирающая лучший наряд?

Общий смех в зале указывал на то, что святая община благосклонно приняла доводы раввина, однако Гедалья, против своего обыкновения, открыл рот и спросил:

– Досточтимый раввин, прошу прощения за мой вопрос, говорят “праведник и плохо ему”, отчего ж ему плохо? Может, потому, что он согрешил в прошлой жизни?

– Тот, кому плохо, пусть пороется в самом себе, – ответил раввин, – может, не такой уж он и праведник!

Среди слушателей снова раздался одобрительный смех.

– Верить в то, что душа может переселиться в ишака, или в жабу, или в рожковое дерево, – все это лживые выдумки мерзопакостных отступников.

– А если душа вселится в другого человека, в другой стране, в другое время?

– Нет, нет и нет! – вскричал раввин.

Этого оказалось довольно. Вскоре после описанного события раввин сообщил Саломоне, что, как ему видится, сын его вряд ли “свернет горы учения”, а посему ему бы неплохо было подыскать себе ремесло. Так в тринадцать лет Гедалья стал подмастерьем отца в деле выдачи денег в рост, и там, промеж закладов и долговых обязательств, сознание его вновь впало в спячку.

Гедалье уже исполнилось пятнадцать, когда по пути на вечернюю молитву кто-то взял его за локоть. Это был незнакомый человек в длинном плаще, волочившемся по земле, на голове незнакомца сидела потертая восточная феска. Он назвался Бен-Ционом и спросил, где в столь поздний час найти менялу, которому можно доверять. Будучи сыном ростовщика, Гедалья всегда носил несколько монет в кошельке. Он предложил проповеднику пару сольдо за горсть его аспр, которые тот именовал акче[44], как принято у возвращающихся из Святой земли. Гедалья отсчитал ему точную сумму, отказавшись от маржи, в отличие от отца, всегда округлявшего в пользу фирмы. Бен-Цион крепко пожал Гедалье руку и в знак признательности пригласил его в маленькое заведение за стенами гетто, где подавали кофе. До сего дня Гедалье не представлялась возможность попробовать черный напиток.

Они протиснулись в полутемную комнатку. Пьяный торговец и два гондольера играли в кости под закопченной иконой.

– Шу́лем але́йхо, Йозл[45], – вполголоса приветствовал распятого Бен-Цион.

Гедалья уставился на горячую жидкость в чашке, она напоминала ему чернила каракатицы.

– Это кошерно? – с опаской спросил подросток.

– Как тебе не стыдно, – обиделся Бен-Цион, – я кто, по-твоему?

Проповедник рассказал Гедалье множество историй о своих скитаниях по миру, и характерный выговор евреев Флоренции, родины Бен-Циона, певуче журчал в ушах подростка.

– Нельзя тебе сидеть здесь сиднем всю жизнь, – предостерег Бен-Цион. – Молодой парень обязан повидать мир и разобраться в самом себе.

Гедалья начал несвязную, но несколько горделивую исповедь, говоря о том, что уже бывал в другом месте, а главное – в другом времени. Выражение лица Бен-Циона стало серьезным, и он сказал, чтобы Гедалья перестал распространяться об этом на публике, предложив проводить его до постоялого двора, где он остановился.

В комнате он достал из кожаной походной сумки рассыпающуюся рукопись и приблизил ее к свету мигающей свечи.