Конечно, время от времени, и меня посещали мысли о суициде, но как-то совсем не хотелось походить на адептов Покровского, поэтому, из одного только принципа, я держался. А даже в случае, если бы мое терпение кончилось, я был так отчаянно одинок, что все равно никогда не нашел бы себе сообщника. По крайней мере, мне так казалось.
Помню только велосипедный звонок, табак и бумагу для самокруток в велосипедной корзинке, бледные стройные ноги на велосипедных педалях, длинный подол чересчур легкого платья и черные черные волосы. Велосипед остановился у рюмочной, зазвенел дверной колокольчик, и девушка зашла внутрь. Я следом за ней. В пространстве полупустой, залитой солнцем рюмочной, я быстро ее отыскал. Девушка заметила меня и улыбнулась.
– Простите. Мы с вами знакомы?
– Я вас сразу узнала. А вы меня разве нет?
Я присмотрелся. Лёля. В приличной одежке, с новым цветом волос. Постриглась, причесалась по-человечески.
– Твоя практика давно кончилась. Можем теперь на «ты».
– Да мне итак нормально. Привыкла уже.
. Даже обглоданные вместе с пальцами рук ногти обрели человеческий вид. И мне совсем не было страшно за здешнюю хлипкую мебель, ведь она похудела. Я заказал нам сидр и пиво.
– Не обижайся, но выглядишь ты намного лучше, в сравнении с нашей последней встречей. Что случилось? Предпочла цивилистику?
Она улыбнулась.
– Обижаться не стану. Предпочла мефедрон. А с юрфака я отчислилась как раз сразу после нашей последней встречи.
Удивительно, как обстоятельства могут все переиграть. Рюмочной свойственно всех уравнивать. Вот и мы с Лелей теперь общались на равных, хоть она и продолжала обращаться ко мне на "вы".
– Держу пари, я тут не причем. Скажи лучше спасибо висельникам. Это они тебя надоумили, не так ли? Висельники, и, как следствие, нарушенное пищеварение. – усмехнулся я.
– Нет. Трупов я не боюсь. Больше. И за это вам, кстати говоря, отдельное спасибо. Ну а вы? По прежнему руководите расследованием?
– Меня, хоть и отправили в отставку, но, можешь быть уверена, что из интернета о ходе этого дела тебе по-прежнему удастся узнать намного больше, чем от любого сотрудника.
– Ясно-понятно. – вбросила Лёля и, удивительно, но меня от этого даже не передернуло. – А в отставку за что?
Мне вспомнилась причина моей отставки, и, впервые в жизни решив, что это, наверное, не самая застольная тема, я почесался собакой, и уклонился:
– Долгая история. Расскажи лучше, чем
– Рисую.
– Рисуешь? То есть?
– То есть, рисую. Пишу картины.
– А что… Я бы не отказался от портрета, пока деньги водятся. Сколько ты за них берешь?
– Мои работы не продаются.
– Не продаются? Чем же ты зарабатываешь?
– Долгая история, – заговорчески улыбнулась она, делая очередной глоток из заляпанного бокала. – Хотя, раз уж вы теперь в отставке… Вы секреты хранить умеете?
– Допустим.
– Нет, не допустим. Умеете?
– Допустим, умею.
– Нет, так не пойдет. Если хотите секрет – поклянитесь.
Я пожал плечами.
– Хорошо. Клянусь.
– Хорошо, – она улыбнулась: веснушки у нее на щеках, которые были уже совсем не те злокачественные бледные пятна, что раньше, поползли вверх. – Тогда идемте, тут недалеко.
Едва я успел захватить пальто, Лёля взяла меня за руку и потащила за собой в улицу.