Душнила

Захожу. Сажус. На столе, у меня под носом, с десяток кадров оперативной съемки. На фото студентики, бывавшие у меня на допросе, изуродованные сигаретами или переносным вентилятором.

– Есть что сказать?

Я молчу, но отлично понимаю, к чему он клонит.

– Старшим лейтенантом Поскудиным, на основании заявлений ряда лиц инициирована проверка по факту принуждения к даче показаний с примением насилия. Ты отстранен от службы, до выяснения обстоятельств.

Ну, разумеется. Поскудин… Вечно сует нос, куда не просят.

– Тарищ полковник, позвольте поинтересоваться.

– Ну?

– Кто будет руководить расследованием в мое отсутствие?

– Сдается мне, Поскудин с этим отлично справится…

4170200310

Через месяц после того, как звезды упали с моих погон, во всех магазинах кончились очереди. Курс всех мировых валют вырос, а цены, за счет перепроизводства и дефицита потребления, упали. Пачку «Собрания» можно было купить теперь за тридцать с половиной рублей. И это при повышенном акцизе. Чтобы хоть как-то пустить переоцененные деньги в оборот, на территории всей страны вновь легализовали игорный бизнес. В первый раз в нашем тысячелетии Москва вдруг снова стала резиновой. В общественном транспорте, даже в час пик, места хватало всем. В Яндекс-картах исчезли пробки. Новые кладбища вырастали в городской черте как грибы после дождя. Трубы крематориев дымили семь дней в неделю, двадцать четыре на семь. Все военные конфликты приостановились. Даже на Ближнем востоке впервые за полвека установился мир. В новой редакции уголовных законов в большинстве стран, попытка самоубийства признавалась оконченным преступлением. Санкция варьировалась от миллионных штрафов до пожизненного заключения, а смертные приговоры ушли в прошлое даже в таких откровенно варварских государствах, как КНДР. Журналисты вели хронику убывания населения планеты. Все прочие новости отошли на второй план. Новостные передачи на федеральных каналах больше напоминали эпитафию к братской могиле. Не менее пятидесяти погибших в каждом выпуске, и так трижды в день. По оценкам самых предвзятых правительственных экспертов, популяция человечества сократилась в полтора раза. Казалось, планета "идет на поправку", как того и хотел профессор, но это было лишь кратковременное улучшение состояния в преддверии ремиссии.

Подозреваемый в пытках свидетелей, я в одиночестве ждал суда. Все мои друзья были следователями, операми и полицейскими. Им было просто стыдно показываться на глаза. Деньги, полученные мной в качестве расчета в связи с отставкой, были как большой снежный ком, который вот-вот собирался растаять в ожидании нового экономического кризиса, обещавшего международный дефолт. Ни оставалось ничего, кроме как потратить их с наслаждением, чем я и занялся. В одночасье я стал миллионером, вроде тех, которые богатеют в казино за игорным столом, зная при этом, что будут играть, делая ставки до тех пор, пока не останется даже монеты на дорогу домой. Я переехал в самый центр, в крохотную комнатку в Колпачном переулке, где чувствовал себя как сырой осыпавшийся мотылёк в спичечном коробке: раздавленным и лишенным. Не слушайте тех, кто говорит, что время лечит, оно только калечит. Верно, что со временем боль притупляется, но вы попробуйте как-нибудь для разнообразия ударить себя затупившимся ножом. Сами посмо́трите, что из этого выйдет. Из мебели в спичечном коробке не было ничего, кроме захудалой кровати и хозяйского книжного шкафа. Последняя память о Лиде – фотография в рамке на подоконнике. Вся одежда висела на плечиках на бельевой веревке, протянутой под осыпающимся потолком. Не было даже штор, так что просыпался я всегда с первыми лучами, ставил кофе в турке, курил и исчезал до ночи. По сути, мне больше ничего и не было нужно. Я приходил домой, чтобы поспать, переодеться и покормить клопов. Деньги спускал на что попало, по большей части на рюмочные и сигареты. Маршрутный автобус курсировал между завтраком в Южной, где превосходно готовят картошку с чили; обедом в подвальной рюмочной в Гостином дворе, где подают первоклассный суп с муксуном; и ужином в Зинзивере, где можно перехватить вполне себе сносных пельменей со сметаной, но вот заставить бармена наливать холодное пиво не в теплый стакан практически невозможно. Дневной рацион общения состоял из внутреннего диалога и пререканий с барменами, которые по большей части молчаливо меня недолюбливали. Любимой книжкой стала монография Покровского, с которой я успел сделать копию, и теперь всюду таскал с собой.

«…в то же время, человеческая история пропитана на первый взгляд феноменальными примерами ритуальных самоубийств, которые не только не осуждались, но даже и одобрялись, легитимизовались представителями тех или иных человеческих сообществ.