Душою настежь. Максим Дунаевский в моей жизни

Первое, что поразило меня, это едкий запах колбасы с чесноком. Казалась, вся квартира была пропитана им. Я поморщилась, подумала, что, наверно, лучше бы мне уйти. Вдруг очень сильно засомневалась в том, что найду здесь работу. Да и небезопасно находиться одной в квартире совсем незнакомого мужчины.

Но Еремей вдруг стал мягким и приветливым, радушно пригласил меня войти. Я колебалась. Он не был похож на насильника или убийцу (хотя нам часто говорят по телевидению, что они на вид – «как все»), а моя интуиция молчала, не подавая никаких сигналов тревоги. Я решилась, вошла.

Это была маленькая двухкомнатная квартирка, заваленная всевозможными вещами «до невозможности» – живого места там не оставалось, казалось, и воздуха тоже. В первой комнатушке, иначе не назовешь, метров в шесть, стояли несколько стеллажей с массой банок с краской, маленькими картинками, эскизами и прочей атрибутикой художника. Стола в квартире не было, лишь три деревянных стула. Вторая комната была в два раза больше. Большая двуспальняя кровать, два мольберта, несколько стеллажей и масса фотографий и картин – больших и маленьких, расставленных повсюду на полу.

Еремей с гордостью показывал мне их, говоря, что он изобрел новый стиль «письма» – «санки». Я поинтересовалась, в чем заключался его новый стиль, но он ответил, что расскажет о нем «в процессе работы». Немного удивившись, стала рассматривать его работы. В основном это были портреты и пейзажи. Некоторые мне понравились, но, откровенно говоря, «шедевров» там не нашла. Но, может быть, что-то более интересное находилось в выставочной галерее?

Громкий возглас мужчины отвлек меня от моих мыслей.

– Нина! Чтой-то мы как-то не по-русски? Надо ж отметить знакомство!

Я даже не успела ничего ответить, как Еремей пододвинул ко мне замазанный краской расшатанный стул.

– Давай, садись! В ногах правды нет!

– Ничего, я постою… Объясните мне, пожалуйста, что конкретно вы ищете, кого и на каких условиях?

Еремей понял, почему я не хочу садиться.

– Да не переживай ты так, он не пачкает! Краска уж вся высохла!

Снова пододвинул ко мне стул, и я села на край. На другой стул он быстро настелил газету, и не успела я и глазом моргнуть, как на ней, как на скатерти-самобранке, возникли батон колбасы с чесноком, соленые огурцы и бутылка водки. Видно, он вытащил все это из маленького обшарпанного холодильника, стоящего за его спиной. Сам же сел на третий стул и, пристально глядя на меня с умиротворенной улыбкой, поставил передо мной граненый стакан. У него был такой вид, как будто мы знали друг друга сто лет, и теперь он встретил старую подругу, которую давно не видел. Не хватало еще только поцеловаться в губы – «по-старорусски». Хозяин дома быстро наполнил стаканы.

– Вот! Давай по-русски, без церемоний! За знакомство!

– Спасибо, Еремей, но я не пью водку.

– Как? Совсем?! – он сильно расстроился и смотрел на меня с разочарованием и обидой, как будто я в чем-то обманула его. Но быстро успокоился, поднял стакан. – Какая ж ты тогда русская?! Ну, да ладно, тогда я сам!

Еремей выпил, крякнул и со смаком, причавкивая, закусил огурцом и куском чесночной колбасы, которую до этого аккуратно нарезал толстыми ломтями.

По всему было видно, что художнику стало хорошо, он расслабился. Расплылся в широкой обольстительной улыбке, хитро глядя мне в глаза. Затем стал медленно, оценивающе опускать взгляд «мастера кисти» на мою юбку и ноги. Продолжая улыбаться, тщательно приглаживал на своей голове скупую прядку волос, безуспешно стараясь прикрыть ею откровенную лысину.

От сильного запаха колбасы к горлу подкатила тошнота.

У меня появилось непреодолимое желание встать и уйти. Начала сомневаться в целесообразности работы с таким человеком. Но все же я колебалась в поисках благовидного предлога. Очень не хотелось обижать мужчину, ведь он был русским, как и я, в чужой стране. Это обьединяло нас и призывало меня к пониманиию, снисходительности и доброжелательности. Он был моим соотечественником, «своим», даже если чуждым мне по образу жизни.

Я всегда стремилась помочь русским, оказавшимся во Франции в трудной ситуации, когда жизнь сталкивала нас на перекрестках.

Было видно, что по сути Еремей совсем неплохой человек, гостеприимный. Но я уже понимала, что сотрудничество у нас с ним навряд ли получится.

Улыбнувшись, сказала как можно мягче, примирительно:

– Да, вот такая русская… Знаете, Еремей, я пойду! У меня есть еще дела, я не рассчитывала долго оставаться для беседы. Спасибо вам!

Я привстала. Еремей подскочил на стуле, забеспокоился.

– Как же так? Это не дело! Мы с тобой еще не поговорили о работе! Об энтой… ассистентке! Погоди, я щас объясню!

Машинальным жестом вытерев губы тыльной стороной ладони, он на секунду остановился, задумался, глядя в одну точку. Затем пальцем указал мне на фотографию, прилепленную к стенке над моей головой, которую я вначале не заметила. На ней была изображена молодая девушка лет двадцати пяти, с темными волосами. Простое милое лицо.