Душою настежь. Максим Дунаевский в моей жизни

Максим говорил неправду. После ряда посещений он начисто исчез из жизни дочери, почему я и приняла предложение Мишеля о переезде во Францию. Я бы никуда не уехала, если бы отец занимался дочерью, помогал ей, естественно, чтобы не лишать ее отца. Мишель бы тогда жил и работал в Москве. И, быть может, даже у него все сложилось бы иначе.

Для чего Максиму нужны эти изощренные славословия? Для создания видимости правдивости сказанного? Очередная хитрость – он якобы дочь признал, а нерадивая мать в личных меркантильных интересах заставила его отказаться от нее?!

Я была ошеломлена до глубины души.

Может, я что-то перестала понимать в жизни, но мне кажется, что уважающий себя мужчина не станет чернить мать своего ребенка, даже если бы это было правдой. А тут заведомая ложь…

Супруга Максима, Марина, в том же интервью высказывала свое бурное недовольство тем, что я написала в газету. Заявила, что в своем письме я якобы обвиняла ее. Но это тоже была неправда – я ее даже не упоминала. Сказала лишь, что отец оборвал все контакты с дочерью и со мной после своей седьмой женитьбы. И это был факт, который не сбросишь со счетов – до этого у нас шесть лет были прекрасные отношения. Получается, «на воре и шапка горит»?

Кроме того, она позволила себе публично и совершенно бездоказательно обвинить меня в корысти: «… Мать Алины считает, что Максим бросил дочь! Это неправда, полтора года назад он общался c Алиной по телефону… Я думаю, что скорее всего здесь дело в материальной помощи, которая им нужна…» – заявила она.

Это возмутило меня. Она хочет выставить меня аферисткой, которая пытается «выкачать» деньги? При чем здесь материальная помощь? Я никогда не просила денег у отца моей дочери и никогда не вмешивалась в его личную и семейную жизнь. Так что это – ревность и враждебность по отношению ко мне, к «бывшей» ее мужа, и к моей дочери? Но почему, за что? Ведь мы с Алиной существовали в жизни Максима еще до ее появления в ней Марины и не причинили ей ничего плохого!

Меня крайне удивили эти реплики, являющиеся свидетельством глубокой неприязни. Нечестное и пренебрежительное отношение не только ко мне, но и, главное, к девочке, которая осталась без отца.

А заявление Максима о том, что я якобы просила его отказаться от дочери, перед нашим отъездом во Францию взяла у него «подписку», особенно потрясло и озадачило меня.

Неужели у него такие сильные провалы в памяти? Ведь то же самое он мне рассказывал когда-то, находясь в Париже, о Наталье Андрейченко и о сыне Мите. Неужели Максим по истечении нескольких лет перепутал меня с Натальей? Или… Или же это было сделано намеренно? Но тогда было рассчитано на наивных людей, не страдающих избытком чувства логики. Максим не сдержал своего обещания и не признал дочь официально. Значит и прав на нее иметь не мог! Зачем бы я тогда просила у него такую «подписку»?

И еще: при чем здесь «внутренняя связь» с ребенком, которую отец больше «не чувствует»? Разве она единственное условие для общения со своими детьми? Ребенок ведь не игрушка! А о чувствах дочери он не подумал?

Мы в ответе за тех, кого приручили, и тем более за тех, кого родили.

Неужели Максим так быстро забыл все нежные слова, которые он говорил Алине?

Забыл или захотел забыть?

Ведь когда-то он сказал журналисту Елене Ланкиной в своем интервью «Допинг для композитора»:

– …Но у вас ведь есть еще и дочка?

– Алина – дочь женщины, которую я когда-то любил.

Или эти слова так не понравились его новому ближайшему окружению, что ему пришлось срочно поменять «окраску»?

Все это не укладывалось у меня в голове. Я представила себе, что будет с Алиной, когда она прочтет эти уничижительные интервью. Что она будет чувствовать? Как ей потом жить с этим? Мороз шел по коже от этой мысли.

Оглядываясь назад, я убеждаюсь, что Максим совершил огромную, можно даже сказать, роковую ошибку в своих тактике и стратегии, начав рассказывать обо мне нелицеприятные выдумки. Ведь все могло сложиться совершенно иначе.

Если после женитьбы они с женой решили с нами не общаться, тогда зачем было вообще что-то говорить о нас в прессе?

Так как молчали бы они, продолжала бы молчать и я, как и предыдущие двадцать лет. На что рассчитывал Максим? Что я не узнаю? А если и узнаю, думал, что раз не подала в суд на признание отцовства и алименты, то снова промолчу, позволю себя опорочить? Принимал меня за дурочку? Скорее всего. Но только всему есть предел.

Я неоднократно ставила себя на его место, пытаясь понять: какая необходимость была у него в этом? И каждый раз приходила к выводу: никакой.

Ведь его никто не атаковал, ни в чем не обвинял. На стесняющие его вопросы журналистов он мог бы просто ограничиться ответом: «Да, есть дочь во Франции, но подробности рассказывать не хочу, это мое личное дело».