Душою настежь. Максим Дунаевский в моей жизни

– Лия, что происходит, ты что-нибудь понимаешь? За что Максим целенаправленно чернит меня в прессе?! Нормальный мужчина не скажет такого, даже если бы все было правдой. По крайней мере ради своего ребенка, щадя его психику. А тут сплошная ложь! Ты же знаешь, что я не сделала ему ничего плохого. И денег никогда не просила, хотя, видит Бог, как нам было тяжело! Так за что он выставляет меня непонятно кем? Неужели теперь в России такое поведение – норма? За это подают в суд! Раз так, то я найду адвоката и подам!

Лия замешкалась с ответом, тяжело вздохнула.

– Ниночка, я понимаю тебя… И, конечно, это нигде не норма… ни в России, ни во Франции – нигде…

– А ты могла бы поговорить с ним? Чтобы он срочно позвонил мне? Нужно, наконец, объясниться! Это какое-то сумасшествие… Не понимаю, почему после своей женитьбы он больше не хочет общаться с нами, да еще и наговаривает на нас! Причин для этого не было – у нас были прекрасные отношения… И мы никогда не мешали его личной жизни…

– Это бесполезно. Я уже разговаривала с ним… недавно у нас возобновились отношения. Знаю про статьи… Просила Максима объясниться с тобой – у вас ведь ребенок. Но он отказался – очень взбешен тем, что ты написала опровержение в газету. Не знаю, что у него там дома происходит – я и сама его больше не узнаю…

– Он очень взбешен?! Интересное дело! Ему, значит, можно публично порочить меня, а я не имею права возразить? Если он не хотел, чтобы кто-то узнал правду, то не надо было рассказывать обо мне небылицы! Он думал, что я молча позволю ему марать мою честь?!

– Нина… я все понимаю, но не могу ничего поделать… помочь… Очень люблю Алиночку и очень сочувствую вам, но не могу встать на вашу сторону… Он мой двоюродный брат, я не могу ссориться с ним… У меня кроме него и Саши в Москве больше никого нет. Ты должна понять меня…

– Да, Лия, конечно… я понимаю… Очень рада, что у вас все наладилось. Всего доброго!

Я повесила трубку. От возмущения горело лицо. Я была вне себя. Он «очень взбешен»?! За что боролся, на то и напоролся, разве не так? И как же тогда на все это должна реагировать я?

Через минуту, в сердцах, набрала номер инюрколлегии на Тверской, найденный в Интернете. Мне передали одного адвоката. Объяснив ситуацию, я попросила совета. Адвокат выслушал меня и сразу же предложил подать иск о признании отцовства и алименты. Алине тогда уже исполнилось двадцать лет, но он сказал, что это не играло роли. По закону у нее еще оставались права на обязательную отцовскую помощь, она могла еще продолжать учиться.

Но когда я вечером рассказала об этом дочери, она категорически отказалась, вскричала:

– Нет, нет, мама! Не делай этого! Я не хочу!

Через несколько дней после моего телефонного звонка Лие вечером зазвонил телефон. Это была она сама. Очень сдержанно и лаконично попросила у меня Алинин домашний номер. Дочка уже жила отдельно от меня, с 18 лет мы снимали ей однокомнатную квартиру. Я дала номер, не задавая вопросов, – возникло ощущение, что Лия была не одна. Она разговаривала со мной не так, как обычно, а как-то холодно и отстраненно. Я почувствовала, что все это неспроста. Скорее всего Максим находился рядом с ней.

А десять минут спустя у меня снова раздался телефонный звонок. На этот раз это была Алина. Ее речь было трудно понять от избытка эмоций, восклицаний.

– Мама! Суперновость! Только что звонила Лия! Папа снова хочет общаться со мной! Лия дала мне его мобильный телефон, сказала, что он ждет моего звонка!

– Хорошо, Алина, очень рада за тебя… Только почему Лия дала тебе его номер? Почему он сам не позвонил тебе, если хочет снова общаться?…

– Я не знаю… но это не важно! Главное, что папа снова хочет увидеть меня! Так сказала Лия!

Я задумалась. Странно… Что бы сие означало?

Мне что-то не очень верилось в искренность такой внезапной метаморфозы. Если бы это произошло до моего разговора с Лией, я бы подумала, что Максим осознал, что поступил неправильно, решил все исправить. Но тут… Было слишком похоже на то, что Лия рассказала Максиму о моих намерениях, и он решил отбить мне желание подавать в суд. Все это очень сильно смахивало на «ход конем».

И все же снова взяла верх моя привычка думать о людях лучшее. Промелькнуло в мыслях, как я теперь понимаю, наивное предположение – а что, если Максим все-таки понял свою ошибку?

Как бы там ни было, решила, что не имею права высказывать Алине своих сомнений. Она уже взрослая, пусть объясняется с отцом сама. К тому же я могу ошибаться.

Но меня не оставляла мысль: все же почему, если Максим искренен в своих намерениях, он не позвонил дочери сам? Зачем ставить девочку-студентку в такое положение, чтобы она тратила немалые деньги в то время, как не работает и у нее их практически нет? В то время телефонные звонки за границу и особенно на мобильный телефон (они тогда уже вошли в быт) стоили очень дорого. А отец ведь знал о студенческом положении дочери от своей сестры.

Мы с Лией обсуждали эту тему.