Два героя

— Я тоже думаю, что мы успеем! — заметил Сандоваль.

— Прекрасно! Таким образом мы приведем к Божьему суду еще одного свидетеля!

— Пойдем к Кортесу; он должен отпустить нас!

— Идем, идем!

Удалые смельчаки уговорили-таки Кортеса отпустить их с горстью добровольцев на это сумасбродное предприятие.

В другую минуту Кортес отказал бы им наотрез, но в это печальное время необходимо было поднять дух войска примером какого-либо отважного подвига.

— Я знаю цольтепекский храм как свои пять пальцев! — говорил Сандоваль.

— А я знаю все дороги через Сьерру! — прибавил Авила.  — Впрочем, ацтеки не привыкли сражаться ночью. Мы вернемся назад целы и невредимы.

С разрешения Кортеса Сандоваль и Авила вышли к войску набирать охотников на это безумно отважное предприятие.

Охотников набралось слишком много. Ветераны Кортеса возликовали.

Одним из первых протискался вперед Рамузио.

Вечером небольшой отборный отряд был готов к выступлению, и патер Ольмедо благословил его.

Когда Сандоваль и Авила скрылись в лесах Сьерры, Кортес пожалел о данном им позволении. В этом безумном предприятии участвовали его лучшие бойцы, и в случае неудачи потеря была бы слишком велика. Кортес вскочил на лошадь, поскакал за ними и вернул их в лагерь, объявив, что хотел лишь испытать храбрость своих воинов. Как ни была тяжела для него участь пленных, он не мог решиться купить им свободу такой дорогой ценой.

Возвращаясь во главе отряда в лагерь, Кортес услышал громкие крики радости и ликования. Из Веракруса прибыли курьеры с радостным известием о прибытии трех кораблей с вспомогательными войсками и военными припасами. Курьеры привезли с собой с далекой родины письма к воинам.

Передав Кортесу почту, один из курьеров, Гомара из Севильи, спросил его, находится ли еще в войске Педро Рамузио, которому он имеет передать важные известия.

Кортес остановил его, расспросил и затем сказал ему:

— Ты должен молчать об этом до тех пор, пока я не позову тебя в свидетели.

* * *

Гомара хорошо знал Педро Рамузио, который был его товарищем по школе в Севилье. Встретившись с ним в главной квартире, Гомара дружески поздоровался со старым товарищем, но избегал пускаться с ним в разговоры.

«Это старое подозрение,  — подумал с грустью Рамузио,  — он также верит, что я вор, и избегает меня».

Наступил третий день. Перед домом Кортеса снова собрались свидетели Божьего суда.

Рядом с Кортесом стояла донна Марина. В глазах ее светилась уверенность в победе.

Но Торрибио также не унывал и явился на суд с высоко поднятой головой.

Патер Ольмедо открыл судебное заседание обычными молитвами, затем руку Торрибио освободили от печати и повязки. Она была сплошь покрыта пузырями. В толпе пробежал ропот: «Нет сомнения! Он виновен!»

— Ну что,  — спросил его Кортес,  — признаешь ли ты теперь себя виновным?

Торрибио не смутился. В своей темнице он успел обсудить свое положение и решил отрицать свою виновность.

— Клянусь Богом, я невинен! — произнес он громким вызывающим голосом.

Среди свидетелей раздался взрыв негодования.

— Жалкий негодяй! — воскликнул Кортес, сжимая кулаки.  — Долго ли ты будешь продолжать свою безбожную игру? Кайся в своих грехах — тебя ждет виселица!

Патер Ольмедо подошел с распятием в руках и громким голосом спросил Торрибио:

— Что ты можешь возразить против этого суда?

— Этот суд недействителен! — ответил с твердостью Торрибио.  — Божий суд может быть совершен только в церкви, а здесь, в Тласкале, нет церквей. К тому же судьи утверждаются епископом, а вы, достойный патер, не епископ!

Раздались возгласы изумления. Патер Ольмедо поник головой и задумался. Затем он пожал плечами и сказал Кортесу:

— Он прав! Мы упустили это из виду! Суд недействителен. О Божьем суде теперь не может быть речи.

Глаза Торрибио засияли радостью.

— Что же нам делать, патер Ольмедо? — спросил Кортес.

— Что касается моей духовной власти — он свободен,  — возразил патер.  — Но он ошибается, если считает, что избежал справедливой кары Господней. Если он виновен, то Бог дал ему эту победу над своими судьями для того, чтобы вполне обнаружилась его вина, за которую он должен понести строгое наказание.

— Вы правы, патер Ольмедо! — воскликнул Кортес.  — Но если вы освобождаете его, то я, в силу моей мирской власти, налагаю на этого закоренелого преступника железные цепи! Эй! Закуйте его в кандалы! — приказал он солдатам.

— Я страдаю безвинно! Отец Ольмедо, неужели у вас нет других слов в мою защиту? — взмолился Торрибио, в то время как на него надевали цепи.

Кортес обвел взором собрание и заметил, что многие сочувствуют Торрибио, даже патер Ольмедо хотел, казалось, вступиться за него.