Два капитала: как экономика втягивает Россию в войну

Аналогично обстояли дела и у России — кризис монархии сначала привел к утверждению либеральной парламентской республики, которая вскоре рухнула, проиграв модели республики Советов. Модель большевиков победила, потому что опиралась на местное самоуправление, чем тогда и были советы. Фактически большевики предложили новую форму организации общества — через региональные парламенты, сеть которых опоясала всю страну.

Государство было как бы надстройкой над всеми этими многочисленными советами, а партия выполняла роль коммуникатора между государством и советами. Вскоре от роли коммуникатора партия большевиков перешла к прямому управлению государством. Впрочем, на тот момент советы были и не против, потому что государство предложило им участвовать в индустриализации и налаживании хозяйства, которое изрядно потрепалось в ходе мировой и гражданской войн.

На месте Австро-Венгрии появилось несколько государств, которые тут же принялись конфликтовать между собой, хотя, казалось бы, исполнилась мечта — сбросили ненавистную монархию Габсбургов. Теперь свобода и у чехов со словаками, и у венгров, и даже у закарпатских русин, но тем не менее разрушительные конфликты не остыли. Границы продолжают двигаться.

В новой России — Советской — разворачиваются схожие процессы: на территории Украины конфликтуют два разных по своей сути государства — пролетарская Донецко-Криворожская республика товарища Артема и Ворошилова и буржуазно-националистическая Украинская народная республика Петлюры и Грушевского; в Грузии к власти приходит блок меньшевиков и националистов; в Средней Азии восстанавливается власть местных феодалов — баев, биев и беков. Государство рухнуло, и пустующие ниши стали занимать новые формы, причем в каждом случае государство стремилось к национальным формам. Где-то, например в Средней Азии, общество тяготело к феодальной раздробленности, а где-то, например на Кавказе, власть перешла к национальной буржуазии, которая опиралась на националистические и социал-демократические настроения.

Но никто и нигде не пытается восстановить предыдущее государство. За восстановление монархии в 1918 году мог агитировать только сумасшедший, причем неважно, где бы жил этот сумасшедший — в Петербурге, Берлине или Вене.

Общество, разогретое ура-патриотизмом, обрушивает всю ненависть на государство, которое не оправдало надежд на скорую победу, причем это были надежды всех классов и групп влияния.

Итак, в ходе мировой войны происходит коллапс государства, которое не выдерживает всех обязательств перед обществом. На деле заключается сделка между обществом и государством: общество делегирует государству сверхвласть и право забирать народ на войну, а в ответ требует быстрой победы и богатой добычи. Общество, особенно разогретое ура-патриотизмом, склонно к поведению по модели толпы. Массированная пропаганда стирает грань между классами в обществе и погружает его в патриотический транс, государство берет на себя сверхобязательства и обещает сверхприбыли. Общество, превращенное в толпу обывателей, с радостью идет на такую сделку. Потому что потерпеть надо всего восемь недель, да и на фронт отправят не меня, а соседа.

Однако пропаганда, как и любой другой стимулятор, имеет свойство привыкания. Через два года войны шапкозакидательские настроения можно наблюдать только у клинических патриотов. На третий год сидения в окопах, когда война пришла в города в виде карточек на продукты, калек на каждом перекрестке, мартирологов в газетах и ежедневных похорон очередных героев войны, пропаганда разбивается о реальность — и общество начинает звереть. Государство же, в отличие от общества, благодаря массированной патриотической пропаганде впадает в состояние эйфории. Правящим элитам кажется, что народ в едином порыве поддерживает правительство и его политику. За годы элиты превращают войну в большой бизнес, что вызывает дополнительную ненависть народных масс и, соответственно, напряжение в обществе. В то время как общество стремительно беднеет, правящие элиты продолжают вести привычный образ жизни. Затяжная война провоцирует экономическую депрессию, которая выливается в бесконечный парламентский кризис. Государство уже не в силах сдерживать противоречия, и перед самым крахом обостряются формы парламентских баталий.

В нормальном состоянии государства борьба в парламенте ведется за доступ к казне. Парламент придумали во Франции, чтобы обсуждать размер налогов, это уже потом парламент превратился в центр политических баталий. Но это произошло не потому, что победили политические идеи, а наоборот — потому что борьба за доступ к казне и налогам вышла на уровень борьбы политических идей.