Два Кота, Крепость и Кар (СИ)

— Ох, — проводил взглядом его спину, ряд выцарапанных букв Гаэтан. — Ты так и не стёр это дерьмо…

— Что… А. М-ну да.

— Почему?

— Да я и забыл, что оно там. Не вижу, и нет его.

— Ну, оно всё ещё есть. Обращайся, если захочешь содрать или выжечь.

— М-хугу, — Яр зажевал горсть грибов и запил Ласточкой.

Гаэтан хмыкнул сочувственно.

— Как на них в борделях реагируют?

— Никак. Там. Всем плевать.

Гаэтан поднял бровь.

— Ты не ходишь в бордели.

— Хожу. Просто редко.

— И когда твоё редко было последний раз?

— В том месяце.

Гаэтан замолчал, но взгляд его продолжал давить.

— Ага?

Марек вздохнул, недоложив в этот вздох раздражения.

— Года четыре назад. Доволен?

— Сильвано гузно…

Гаэтан отцепился глазами, сполз в воду, упёршись слишком сильно, чтобы это могло считаться случайным, стопами в колени Марека.

— Предпочитаю сеновал, — буркнул Яр.

— А ты нашёл ту суккубу, о которой я говорил? О-о, по лицу вижу, малыш, что нашёл. Как тебе?

Марек пнул что есть силы ноги Гаэтана.

— За болталом следи. Сам-то как думаешь? Я ей в первый день год отдал.

— Всего-то.

— Во второй — два, в третий — под пять.

— Ладно, забудь, четвёртого ж не было?

— Был. И пятый, и…

— Ты не охренел ли, мелкий?

Гаэтан снова получил пяткой по голени.

— Всё равно я столько не проживу. И потом, оно того стоило.

— Это-то конечно так, да ток ты… А впрочем, ты всегда закидываешься до полусмерти, чего удивляться, что воркуешь так же.

— Я? Это твой грудак сейчас взорвется, не мой.

Гаэтан скорчил мину.

— Я его не насиловал годами в отличие от тебя. Эх, обычно я интересуюсь подробностями от Чреи…

— Извращенец.

— …Но от тебя что-то деталей не хочу, малыш.

— Задушу, сука. Я тебя года на три младше максимум.

— Да теперь уже, сколько ты там сказал?.. Не могу считать. Лет на двадцать старше, старый развратник.

— Ну нихуя себе. Сам к своей суккубе посылаешь, а потом обзываешься.

— Да я это гордо. Хоть где-то мой котёнок от души потрахался.

Марек слово сдержал и полез Гаэтана душить, расплёскивая воду за борты. Тело отяжелело, руки стали ватными, поэтому душился Гаэтан не столько впившимися в шею пальцами, сколько навалившейся на него ведьмачьей тушей. Он даже не сопротивлялся — пытался смеяться, но больше крякал пережатой глоткой.

— Кребе бы… крха-ха… сбкроси… ть… фунхтов… тридкрсать… крх-х…

— Я сейчас фунтов сто восемьдесят, сука, сброшу. Со скалы какой-нибудь.

Марек отпустил, услышав неприятный удар в чужом сердце, долбящем ему в уши громче собственного. Совсем нехорошо долбящем.

Гаэтан почувствовал это всем телом и Марека оттолкнул машинально, вырывая себе воздуха и пространства. Ему нужна была пара секунд, чтобы ожить, чтобы осознать, что он жив.

Гаэтан никогда не умел принимать, он будто забывал о ведьмачьих способностях управлять организмом, когда нюхал или втирал в десну. Впрочем, и фисштех его был грязный до одури, это Марек ещё по запаху понял. От этой хуйни даже у него могло что-нибудь сломаться.

Сломаться… Всё, что могло у него сломаться, уже это сделало. Марек вытянул на Гаэтана левую руку. Прохрипел что-то невнятное даже для него, складывая Аксий.

Ничего не произошло. Только вспышка застелила глаз, только Гаэтан ударил по руке, приученный кошачьими играми.

— Прости, — прошипел, держась за грудь, видя растерянный взгляд Марека, — привычка.

Иногда было сложно понять, улыбается Йольт, в смысле Марек, или это его уродство. Из-за перетянутой кожи и обнажённых зубов он почти всегда казался улыбающимся, да и ухмылку свою ублюдскую с морды далеко не убирал, но сейчас…

Сейчас перед Гаэтаном сидел не Марек, даже не Йольт, а тот крошечный безымянный ребёнок с вечно мокрыми руками, грудью и лицом. Этот ребёнок улыбаться не умел.

Кого из них так сильно размазало — Гаэтана или Марека — сказать было сложно. Но ни один, ни второй не заметили, как оказались сидящими в центре бадьи в крепких как камень, таких же холодных и каким-то образом сухих объятиях. Так они прятали друг друга, но скорее каждый сам себя, от чего-то снаружи, за спинами, от чего-то внутри.

— Мне бы ещё загончик, — пробормотал Гаэтан на ухо Яру.

— Не. Сдохнешь.

— Тебя спросить забыл.

Марек царапнул ребристыми ногтями по выпирающим лопаткам. Не предупредительно — до мяса, заставив Гаэтана выгнуться.

— Ай, курва, как скажешь…

Получил одобрительные хлопки по тем же местам.

Объятия своё дело сделали и обмягчали, стали снова материальными, здесь и сейчас, даже начали греть.

— Всё хорошо будет с тобой, — прошептал Гаэтан. — И с лапой твоей хорошо всё будет. Старик.

Ведьмаки расцепились. Каждому нужно было немного тишины.

Только насытившись своей, Марек открыл рот.

— Ладно, давай.

— Чего?

— Пыль давай.

— Ты ж…

— Одну можно. Когда захочу вдруг украсть невесту — вяжи.

— Если.

— Когда, Гат. Когда.

Марек оглядел протянутую ему на лезвии горсть. Рука Гаэтана подрагивала, но скепсис Яра лёг не на это. Гаэтан вздохнул и полез бритвой за горсткой посолидней. Когда отправился за второй, кисет из его руки вдруг исчез.

— Куда…

— Сказал же, тебе хватит.

— А может, я сам решу…

В руке Гаэтана выросла колбочка. Ребристая, как Пурга. Пахло из неё не Пургой.

— Хочешь усилить — запей этим.