Два лета

Я лезу в рюкзак, отодвигаю в сторону камеру Nikon, блокнот и кардиган, который мама предложила взять буквально перед выходом из дома, хотя воздух уже нагрелся до тридцати градусов. Телефон провалился на самое дно, хватаю его и смотрю на экран. От Руби ничего нет.

Вздыхаю. А чего я ждала? Моя лучшая подруга теперь официально встречается с Остином Уилером. Эту новость она сообщила во вторник, когда я после практики по фотошопу забежала в «Лучше латте, чем ничего».

— Лето, чтобы влюбиться! — верещала она, обнимая меня. Напряжение, которое было между нами накануне, видимо, забылось.

С тех пор мы целую неделю не разговаривали. Обычно летом мы с Руби все время вместе. По выходным, разложив покрывало, мы проводили по полдня в Сосновом парке. Или пробирались в бассейн Ассоциации молодых христиан и плавали там, пока подушечки пальцев не становились как чернослив, а волосы насквозь не пропитывались хлоркой. Гоняли вдвоем на великах и ели фруктовый лед, который таял и тек по рукам, отчего браслеты становились липкими. Смотрели в кинотеатре по несколько фильмов подряд, думая, что нам можно все, ведь мы там раньше работали. Руби оставалась у нас ночевать, мы включали в комнате кондиционер на полную катушку, и пальцы у нас на ногах становились ледяными.

Вчера мы могли бы делать что-то из этого, но я сидела дома одна. Мама пошла на ужин с коллегой, Элис гостит в Калифорнии у Инез. Читать не хотелось, на Netflix смотреть было нечего, а инстаграма я сознательно избегала, чтобы не видеть, как там разворачивается история «лета любви» Руби и Остина.

Я сидела на террасе по-турецки и доедала холодный ло-мейн из «Сычуаньской кухни». Ро, свернувшись клубочком неподалеку, время от времени шипел, просто чтобы напомнить, что недолюбливает меня. На небе сверкали звезды, а меня все мучила мысль о том, что таким и будет мое хадсонвиллское лето. Я злилась на отца, от него ничего не было с Четвертого июля.

Теперь же я с грустью смотрю в окно. Поезд петляет вдоль Гудзона, держа направление на юг. Здесь, на значительном расстоянии от Хадсонвилла, широкая река ярко сверкает на солнце своей голубизной. Я так и знала: на нашем городе лежит проклятье серости.

Рядом Рен перелистывает страницы. Я снова поворачиваюсь к ней.

— Нравится книга? — интересуюсь я, желая отключиться от мыслей об отце и Руби и притупить боль в груди. Поезд подъезжает к станции с вывеской «ТАРРИТАУН».

Рен кивает.

— Обожаю Эмили Дикинсон. Например, вот это. — Она поворачивает книгу текстом ко мне.

Я читаю напечатанные слова, это начало стихотворения:

Я чувствую в моем мозгу
Разрыв — истлела нить…[52]

— Ну да, — соглашаюсь я, хотя и не очень понимаю смысл. Поэзия почти всегда ставит меня в тупик. Отчасти именно из-за этого в тот роковой день в девятом классе на меня произвел такое впечатление блестящий доклад Хью о Роберте Фросте. Мне тогда достался поэт Уолт Уитмен, и мне было трудно разобраться в его странных стихах о травах и астрономах. Промямлив свой доклад, я получила за него четверку с минусом.

— А ты знаешь, — повернув книгу к себе, продолжает Рен, — что Эмили Дикинсон была затворницей? Никогда не выходила из дома. И не выезжала из родного города Амхерста в Массачусетсе. Ее в юности считали странной. — Рен замолкает, переворачивает еще одну страницу. — Это ведь потрясающе, не находишь? Настолько глубоко понимать мир, никогда его так и не увидев?

— Да, наверное, — говорю я, а сама смотрю на обложку книги: там дагеротип (теперь-то я это знаю!) поэтессы — бледной молодой женщины с вдумчивым взглядом, на ней темное платье, волосы собраны в узел. Интересно, Рен симпатизирует «странной» Эмили Дикинсон? Хотя теперь Рен мне не кажется такой уж необычной. Вернее, она чудна́я, но в хорошем смысле. И суперумная.

Поэтому она нравится Хью? Я вдруг задумываюсь, нахмурив брови. А нравится ли она Хью? Интеллектуально они, очевидно, подходят друг другу. И я подавляю неприятный укол ревности.

— В Амхерсте живет мой парень, — продолжает Рен, медленно переворачивая еще одну страницу. — Я видела ее дом, когда ездила к нему на весенних каникулах. И даже сходила к ней на могилу. Это хоть и мрачно, но очень клево.

Из того, что сказала Рен, до меня дошли только слова «мой парень».

— У тебя есть парень? — выпаливаю я. И понимаю, что это прозвучало грубовато, как у Скай Оливейры: «У Тифозной Ренни есть бойфренд?!» Но я имела в виду совсем не это. — Я-то думала ты как бы с Хью встречаешься или что-то в этом роде, — добавляю я. Лицо мое пылает. Что я несу! Саммер, заткнись!

Рот у Рен кривится в ухмылке, которую я уже начинаю узнавать.

— Я не встречаюсь с Хью, — отвечает она, внимательно изучая мое лицо своими темно-лиловыми глазами. Внутри у меня все переворачивается. — Почему ты так решила?

— Я… э-э… да вы все время болтаете и вместе уходите после занятий, и все такое, — поспешно объясняю я. О боже! Если Рен, как Шерлок Холмс, определила, что Лидия — моя тетя, то она уж точно из нашего короткого разговора поймет, что я неравнодушна к Хью.