Два лета

— План у нас такой, — рассказывает тетя, поправляя палочки в растрепавшемся пучке. — Пойдем пешком до Музея современного искусства, а по пути вы отмечайте виды, звуки и формы города. Фотографируйте, конечно, если хотите, только не отвлекайтесь очень надолго, а то потеряетесь. — Она широко улыбается, а меня охватывает легкая нервная дрожь. — Потом в музее, — добавляет тетя, с энтузиазмом жестикулируя, — вы сравните свое впечатление от города с образами художников. После этого мы пообедаем. Вопросы есть?

Кто-то из студентов колледжа спрашивает о музее. Закусив губу, я рассматриваю часы. Во вторник, когда тетя Лидия сообщила нам об экскурсии на фотовыставку в Музее современного искусства, я сразу же подумала о папе. Его картина с почтальоном, «Разносчик», висит в Музее Уитни: отсюда на такси совсем недалеко. Мне хочется отстать от группы и взглянуть на картину, хотя мы с Руби и видели ее недавно, в декабре. Интересно, будет ли такая возможность?

Теперь, пока тетя Лидия ведет нас к выходу, я решаю, что не стану ради отца разрывать день. Он не захотел, чтобы я стала частью его лета, так почему я должна делать его частью моего? Обида и разочарование бурлят во мне, когда я выхожу на улицу.

Громко сигналят машины, завывают сирены. Воздух густой и липкий. Кажется, здесь жарче, чем в Хадсонвилле, и не только потому, что день сменил утро. Жар буквально волнами поднимается от тротуара. Повсюду толпы людей, все что-то кричат или смотрят в телефоны, умело лавируя в толпе с запотевшими стаканами кофе со льдом и подзывая желтые такси.

Как мне было страшно, когда я стояла здесь с Руби. Однако в этот раз у меня не возникает желания спрятаться. Наоборот, я взволнована, вдыхаю запах крендельков и горчицы, идущий от торгового прицепа на углу. Город искрится от избытка энергии, и я заряжаюсь ею, сжимая в руке свой увесистый Nikon.

Мы двигаемся на запад, и я, направив камеру вверх, делаю головокружительные снимки небоскребов и их сверкающих на солнце шпилей. Столкнувшись с кем-то, я спотыкаюсь. Рен, схватив меня за руку, помогает восстановить равновесие, я ее благодарю. Нелегко двигаться в плотном потоке людей и машин. Но вокруг так много интересного — только успевай замечать и фотографировать.

Вот огромная библиотека на Пятой авеню, перед входом два каменных льва. Вращающиеся двери универмагов — они одновременно засасывают и выплевывают людей. Элегантно одетые женщины — на высоких каблуках, в узких юбках и в больших солнечных очках; дети в колясках едят тающее мороженое. Мы проходим мимо потного мужчины, который продает сумки на тротуаре, мимо тележек с хот-догами и газировкой. Я вспоминаю торговцев из нашего Соснового парка, они будто из другого мира. А ведь это лишь в двух часах езды отсюда.

Мы идем мимо Рокфеллеровского центра с его красочными цветами и флагами и статуей древнего бога Атласа, держащего землю на своих плечах. Когда мы сворачиваем на 53-ю улицу, я замечаю почтальона с голубой тележкой. Остановившись, не свожу с него глаз: так он напоминает папину картину. А вдруг это тот же почтальон, которого столько лет назад увидел папа? Да нет, невозможно. Я все же фотографирую его — он глядит хмуро — и бросаюсь догонять остальных.

Они уже вошли в музей, стеклянное здание, над входом растяжка: MOMA[53], Музей современного искусства. Попав в большой прохладный вестибюль, я думаю о том, что испытала бы, посетив летом ту самую галерею на юге Франции, что ощутила бы, увидев наконец на стене свой портрет, Fille? Подавив горькие чувства, я присоединяюсь к Рен и к остальным у билетного киоска.

— Прости, — обращаюсь я к Рен, убирая Nikon в рюкзак. — Хотела снять… — я замолкаю, и сердце выскакивает из груди, когда я замечаю, кто стоит рядом с ней.

Хью.

— А, привет, — мямлю я и краснею, тщетно пытаясь сделать «лицо для Хью».

Я и забыла, что мы должны с ним здесь встретиться. Сумку оттягивает моя тетрадь, в ней письмо, которое я написала в первый день занятий и от которого мне неловко.

— Привет, — отрывисто говорит Хью, руки в карманах джинсов. Ему очень идет рубашка в зеленую клетку, с наполовину закатанными рукавами. На плече у него висит Nikon на лямке, и это делает его похожим на опытного фотографа, который собрался снимать диких зверей или что-то подобное.

Внезапно возникает забавное желание подойти к Хью и обнять руками его за шею. Внутри у меня все переворачивается. О чем я думаю? Ведь я даже не знаю, как это делается. А Хью наверняка придет в замешательство и отшатнется от меня с отвращением.

Рен не сводит с меня своих внимательных лиловых глаз. Я опускаю голову и, уставившись на свои потрепанные кеды Converse, убираю волосы с раскрасневшегося лица.

— Как там твой двоюродный брат? — слышу я свой вопрос.

Погодите-ка. Я вздрагиваю от неожиданности. Я говорю с Хью Тайсоном! Добровольно! Ну то есть технически я обращаюсь к кедам. Но вопрос Хью я задала, и голос мой звучал нормально. Как мне кажется.