Два лета

— Правда? — только и удается мне произнести сквозь слезы. Мадам Кассель кивает. Я так глубоко благодарна ей, что готова обнять ее, как будто это моя мама. И вдруг я понимаю, что как бы ни злилась на маму, сколько бы тайн она ни скрывала от меня, мне ее не хватает. Мне хочется услышать ее родной голос, особенно сегодня, в день рождения, после всего случившегося.

— Ну, тогда я пошел вниз, в кафе, — говорит Жак. Он быстро целует меня в щеку — мама следит за ним, как ястреб, — и говорит, что увидится со мной, когда закончится его смена. Когда он исчезает, я должна бы чувствовать себя покинутой, но этого не происходит.

— Нельзя ли воспользоваться телефоном? — интересуюсь я у мадам Кассель, которая вновь взялась за чеки и квитанции. — Звонок международный, и я верну вам деньги…

— Bof![62] — отмахивается она. — Если хочешь уединиться, позвони из комнаты Элен. — Мадам Кассель указывает рукой вдоль коридора. Горячо поблагодарив ее, я выхожу.

По пути мне попадается другая комната; скорее всего, здесь живет Жак: на стенах футбольные постеры, на полках кулинарные книги. Сильно волнуясь, останавливаюсь на пороге. Я так мечтала этим летом увидеть его комнату, его дом. Но, конечно, не при таких обстоятельствах. Жизнь — странная штука.

Комната Элен не больше моих средневековых покоев в доме у отца, но гораздо уютнее: на стенах развешаны постеры французских фильмов, на постели ярко-желтое покрывало. Осторожно сажусь на постель и беру беспроводной телефон с тумбочки у кровати.

Набираю международный код — мама заставила меня выучить его перед поездкой во Францию, — затем домашний номер. Я немного волнуюсь: неизвестно, как мама отреагирует на мои слова — начнет оправдываться, расстроится, разозлится? Но я не хочу ничего от нее скрывать, нужно наконец поговорить начистоту. Я теперь понимаю, почему мама иногда вела себя странно и сильно волновалась, оберегая меня. Как же тяжело, наверное, жить с таким секретом.

В трубке гудки. Я высчитываю разницу во времени, но мысли путаются. В Хадсонвилле должно быть часов девять утра. Маме еще рановато уходить в колледж.

— Алло, — наконец отвечает она.

Я делаю глубокий прерывистый вдох и говорю:

— Это Саммер.

— С днем рождения! — Мама рада и в то же время будто чего-то опасается, как чувствует: что-то случилось. — Как проводишь его?..

— Мам, — перебиваю я, сглотнув. — Я уже знаю. Знаю про папу. Он мне все рассказал.

— Ох, — тихо выдыхает мама. Но, клянусь, в этом голосе слышится облегчение.

* * *

В тот же вечер — после длинного разговора с мамой, когда мы обе то плакали и возмущались, то просили прощения и вдавались в объяснения, после того как мама предложила мне поменять билет домой и улететь раньше, а я честно ответила, что еще не решила, как поступить, — я ужинаю с Жаком и его родителями.

Они обычно едят поздно вечером за столом возле кухни, когда кафе закрыто. Месье Кассель приготовил простой холодный салат из пасты пенне со свежей кукурузой, помидорами, ломтиками огурцов и сваренными вкрутую яйцами, заправленный оливковым маслом и солью, а к нему деревенский хлеб с маслом. Ко мне, наконец, вернулся аппетит, я целый день ничего не ела и теперь умираю с голоду. Ем с жадностью, успевая при каждом удобном случае говорить спасибо месье Касселю.

Судя по всему, Жак к этому времени рассказал обоим родителям про мои «семейные проблемы»: месье и мадам Кассель исключительно ласковы и внимательны, подливают мне в стакан минеральную воду, едва она успевает закончиться, а к концу трапезы с большой помпой приносят из кухни именинный торт.

Пока Жак и его родители поют мне «Joyeux anniversaire» на мелодию «С днем рождения», я думаю о том, как это необычно — и невероятно — праздновать не с мамой, и не с Руби, и даже не с папой (хотя он ведь здесь, в городе), а в незнакомой семье, намного более благополучной, чем моя, даже в ее лучшие времена. Но, по правде сказать, весь сегодняшний день прошел необычно и невероятно. Так что такое завершение в каком-то смысле логично.

Я берусь за кусок замечательного торта с ванильным кремом и уже собираюсь выразить Жаку свое восхищение его кулинарными способностями, как вдруг он говорит:

— Я говорил с Элоиз.

Едва не подавившись, я кашляю, и мадам Кассель любезно похлопывает меня по спине.

— Когда? — Я уставилась на Жака и требую ответа.

Он, по своему обыкновению, лишь отстраненно пожимает плечами.

— Она вечером заходила в кафе, — объясняет он. — Без Колетт и Томаса. Одна. Сказала, что ее отец… ваш отец… — Теперь уже настала очередь Жака покрыться румянцем и прочистить горло. Мадам и месье Кассель переглядываются. Интересно, как много они знают? — Он очень волнуется, потому что не знает, куда ты ушла, — завершает фразу Жак.

— Хорошо, — бормочу я, не сводя глаз с куска торта на конце вилки. Пусть папочка поволнуется. Пусть ему будет плохо.

Жак делает глоток воды.

— Элоиз решила, что ты могла прийти сюда, ко мне, вот и зашла. — Он теперь смотрит прямо на меня. — Она тоже очень расстроена.