Два лета

— Fille, — эхом отзываюсь я. В груди колет, слезы обжигают глаза. — Это портрет Элоиз в детстве. Не мой, как я раньше думала. — Голос у меня срывается. — Fille не я. Она.

Когда в гостиной отец, держа дрожащими руками набросок Элоиз, об этом говорил, мне показалось, что пол раскололся и я куда-то провалилась. Будто я на минуту или две перестала существовать. Ведь если на картине не я, то кто тогда я?

— Oh là là, — говорит Жак, и я понимаю, что молча смотрю перед собой и глотаю слезы.

Я перевожу взгляд на него. Он цокает языком и качает головой, глаза все еще широко раскрыты.

— C'est incroyable[56]. Сожалею, Саммер, что тебе пришлось через это пройти. Да еще в день рождения! — Он наклоняется ко мне и берет меня за руку. — Ma pauvre[57].

Шмыгнув носом, я сжимаю его ладонь, я благодарна ему за мягкость и сочувствие. Я и правда pauvre — жалкая, точно. Странно то, что он вроде не особо удивлен и не поражен.

— Надо признаться, — продолжает Жак, изучая свой bouillabaisse, — я догадывался, что вы с Элоиз — родственники.

— Что-что? — удивленно бормочу я и, отдернув руку, откидываюсь на спинку стула. За окном ветер колышет листья лимонного дерева, капли воды падают на землю. Ненастоящий дождь.

Жак поднимает на меня глаза и пожимает плечом.

— Вы похожи. — Он говорит так, будто это очевидно. — Помнишь вечер, когда я познакомился с тобой? — Он кивает на то место за окном, где произошел наш первый разговор. — Со спины я принял тебя за нее.

Я щурюсь, будто у меня плохое зрение, но в глубине души надеюсь, что зрение подводит его.

— Не может быть, — говорю я. Но потом вдруг понимаю, что пять лет назад я допустила ту же ошибку: подумала, что Элоиз на картине — это я. По спине бегут мурашки. — Почему же ты ничего не сказал?

Он берет с тарелки поджаренный ломтик багета и надкусывает.

— Сначала, — объясняет он, проглотив, — я решил, что это совпадение, ты просто похожа на мою знакомую. Потом я пришел в дом твоего отца и увидел вас с Элоиз вместе… — Он замолкает, снова пожав плечами. — И это уже не казалось совпадением. Я подумал, что вы, наверное, двоюродные сестры, просто не очень любите друг друга.

— Второе — чистая правда, — бормочу я.

Сегодня, когда я, рыдая, прибежала из гостиной в кухню, Элоиз в своей сорочке стояла и смотрела на меня. Вивьен, обхватив голову руками, сидела за дубовым столом. Папа, ошеломив меня своим заявлением, дал понять, что и Вивьен, и Элоиз все знали. Непосвященной была я одна. Распахнув дверь, я слышала, как Элоиз позвала меня, но я бросилась вперед, не желая иметь с ней ничего общего. В этот момент особенно.

— Только никакие вы не кузины, — замечает Жак, набирая в ложку холодного bouillabaisse и пробуя его на вкус. — Вы сестры, non?

— Non, — резко обрываю я, поежившись. Сестры. Даже думать об этом не хочу. — Не говори так, — приказываю я, сознавая, что веду себя как ребенок, которому намного меньше шестнадцати. Глазурь на торте, кажется, засыхает.

— Ладно. — Жак поднимает руки, словно сдаваясь. — Je comprends. C'est une situation très difficile. Très compliquée[58].

— Oui, — цежу я сквозь зубы.

Ситуация на самом деле очень сложная и трудная. Но Жак, кажется, воспринимает ее относительно спокойно. Откинувшись назад, он кладет руку на спинку стула. На губах Жака играет осторожная улыбка, и я замечаю на его правой щеке ямочку.

Я хмурюсь. Наверное, все-таки есть небольшой языковый барьер. Или культурный. Что бы это ни было, на меня накатывает чувство бессилия. Я хочу вместе с кем-нибудь злиться, поплакаться кому-нибудь.

— Прости меня, — тем временем говорит Жак. Я думаю, что он извиняется за свою невозмутимость, но потом замечаю, что он вытащил из кармана телефон и смотрит на время. 15:00. Три часа. — C'est dommage[59]. Мой перерыв на обед длится всего час, так что я опаздываю, сейчас моя смена. А я предпочитаю никогда не опаздывать, — объясняет он.

Меня охватывает паника. Пусть я разозлилась на Жака, мне не хочется, чтобы он уходил. Как я останусь наедине со своими грустными мыслями здесь, в кафе, в водовороте веселой болтовни? Впрочем, представить себе, как выйду на улицу безжалостно прелестного Ле-дю-Шеман, я тоже не могу. За окном выглянуло солнце, мимо прожужжал шмель.

Но труднее всего представить себе, как я вернусь в дом отца, как встречусь лицом к лицу с ним, Вивьен и Элоиз. Со всей… семьей. Я содрогаюсь от этого слова. Что я им скажу? Что скажут мне они? Кошмар.

Надо скрыться.

— Давай поедем куда-нибудь, — вдруг отчаянно выпаливаю я, глядя на Жака. — Опять на Ривьеру. Нет, лучше в Париж. Прямо сейчас. Мы же собирались!

— Сейчас? — Жак смеется, потом опять смотрит на мобильный. — Саммер, я не могу. Мама не разрешит…

— Ну пожалуйста, — говорю я, умоляюще сложив руки. Перспектива сесть в поезд и покинуть Ле-дю-Шеман — это единственное, что меня в данный момент привлекает. Всегда хотела увидеть Париж. И мне как раз нужно сейчас оказаться в большом городе, затеряться в безымянной толпе и бродить по старинным улицам, пока ноги не сотрутся в кровь.

Жак вздыхает.