Два лета

Почему? Мое сердце колотится в бешеном темпе. Он знает, что я знаю о… нем и о них? Или он в полном неведении и просто звонит, чтобы с опозданием поздравить свое солнышко с днем рождения?

— Солнышко, — продолжает папа, заметно волнуясь. Слышен звук зажигалки и выдох. Я понимаю, что отец курит. Даже не знала, что он курит. Наверное, это очень по-французски. — Как я понимаю, ты узнала, что… я… все эти годы кое-что скрывал от тебя.

Ах вот как он об этом говорит? Во мне вспыхивает злость. Не правда ли, папа — художник до мозга костей? Замять факты, завернуть пустоту в красивый фантик. На ум приходит слово «аферист». Оно ему подходит. Подходит больше, чем все предыдущие эпитеты, придуманные для великого Неда Эверетта.

— Откуда… ты узнал? — спрашиваю я сквозь зубы. И смотрю на маму. Она смущенно наблюдает за мной.

— Мне позвонила мама несколько часов назад, — объясняет отец. Интересно, сколько сейчас во Франции времени? Но я слишком расстроена для того, чтобы посчитать. — И я набирался смелости позвонить тебе, солнышко, — признается он с коротким смешком, как будто речь идет о забавном недоразумении.

— Я выйду пока, — шепчет мама, поднимаясь с Ро на руках.

Я смотрю на нее и беззвучно прошу остаться, но она быстро выходит из моей комнаты, а потом я слышу, как закрывается дверь маминой спальни.

— Я не из храброго десятка, — продолжает папа на другом конце. — Поэтому я и попросил тебя не прилетать во Францию, понимаешь? — Он глубоко вздыхает. — Ну, то есть я на самом деле был в Берлине, когда позвонил тебе в аэропорт. Сейчас я вернулся во Францию. — Он говорит бессвязно. — Но дело в том, что я тогда испугался. Понял, что, наверное, еще не пришло время тебе об этом рассказать. Запаниковал. — Он делает паузу. — Прости.

У меня голова идет кругом. Он просит прощения за внезапную отмену поездки? Или за… все? Я чувствую, что он наконец-то честен и открыт. Но достаточно ли этого? Нет. Недостаточно. «Прости» не сотрет тяжести от осознания горькой правды. «Прости» не сможет изменить тот факт, что Fille не я и никогда не была мной.

— Мне пора идти, — выпаливаю я. Такое чувство, будто я задыхаюсь. Кондиционер превратил мою комнату в морозильник. Здесь можно замерзнуть насмерть в середине лета. — Больше не могу разговаривать, — говорю я отцу.

— Саммер, ну пожалуйста, — умоляет он. — Не вешай трубку. Нам нужно общаться. До сих пор мы не общались. В этом-то и проблема…

— Нет, — огрызаюсь я, дрожа всем телом. Раньше никогда не грубила отцу, но сейчас, кажется, нет правил. — Проблема в том, что ты лгал и изменял.

Папа молчит, и я гадаю, что он будет делать — отругает меня за неуважение или первым повесит трубку. Хорошо, если повесит. Но вместо этого он бормочет:

— Все-таки лучше было бы по скайпу. Мы бы видели друг друга. И ты могла бы даже… — он откашливается, — если хочешь, конечно… увидеть Элоиз. И Вивьен. Все стало бы более… реальным.

К горлу подкатывает тошнота. Вивьен. Значит, так зовут ту женщину, художницу из Парижа. А Элоиз, конечно… она. Та, мысли о которой я гнала прочь. Даже знать не хочу, как она выглядит. Обрывки изображений — светлые кудряшки и голубые глаза — проносятся в голове, как мозаика из фрагментов картины.

Все. Хватит. Я мысленно закрываюсь от отца.

— Я не хочу, чтобы это было реальным, — говорю я ему. И сразу же, не успев раздумать и не дав ему что-либо ответить, прерываю вызов.

Я стою у письменного стола, не могу отдышаться. Смотрю на телефон в дрожащих руках. Жаль, что я ответила на звонок. Что было бы, не ответь я на его звонок тогда, в аэропорту? Наверное, полетела бы во Францию и столкнулась бы со всем тем, что пытаюсь вытолкнуть из сознания сейчас. Но так или иначе, правда меня догнала.

Рассеянно просматривая телефон, я натыкаюсь на сообщение, которое Руби прислала мне вчера вечером, и читаю его снова: «С днем рождения. Надеюсь, нам скоро удастся поговорить». Вопреки всему именно это я хочу сегодня сделать. Сев на край кровати, я начинаю набирать ответ.

* * *

Когда я около полудня выхожу из дома, жара на улице градусов под сорок. Хорошо, что кинула в рюкзак солнцезащитный крем и обложила приготовленные бутерброды пакетами со льдом. Волосы я собрала на макушке в узел, на мне солнечные очки, синяя майка на тонких бретельках, шорты и вьетнамки. Кроме того, после некоторых раздумий я все-таки надела на запястье один из плетеных браслетов Руби. Но только один. Это был компромисс.

Забравшись на велик, я оглядываюсь на тихий дом. Перед уходом я заглянула в мамину комнату. Мама спала и выглядела безмятежной, в ногах у нее свернулся клубочком Ро. Я понимала, что для нее возможность раскрыть секрет, который пришлось хранить так долго, стала в какой-то мере облегчением.