Два лета

Я глубоко вздыхаю. И среди сосен и играющих детей, под палящим полуденным солнцем, рассказываю все. И почему мама так странно относилась к моей поездке во Францию, и почему папа в самую последнюю минуту все отменил. Рассказываю и о другой девочке, не называя ее имени, и о «моей» картине, и о тете Лидии, и о том, что сказала утром по телефону отцу.

Я говорю, Руби слушает, и я понимаю, что таким образом объясняю случившееся — вернее, пытаюсь объяснить — самой себе. Но пока воспринимаю рассказ как историю о ком-то еще, о другой Саммер.

Закончив, я присасываюсь к бутылке с водой: в горле пересохло. И когда Руби заключает меня в крепкие объятия, я чуть ли не падаю в траву, потому что она застала меня врасплох.

— Боже мой, Саммер, — шепчет она, крепко сжимая меня. — О боже мой!

— Угу, — говорю я, тоже обнимая ее.

Мы обе липкие от пота, и я — как заметила Руби — все еще очень злюсь на нее. Но как же хорошо схватиться за кого-то, чтобы удержаться и не уплыть далеко вверх, в пространство.

— И как теперь? — спрашивает Руби, отстраняясь от меня, в ее голосе дрожь. — Что будет с тобой, с мамой, с… — Она замолкает. Обычно Руби сразу говорит, что мне делать. Сейчас же она, похоже, растеряна не меньше меня.

— Понятия не имею. — Я вздыхаю. Не могу представить себе будущее. Живу одной минутой. — Похоже, что та жизнь, которая мне знакома, она… окончена, наверное. — Так излишне драматично обычно выражается Руби, но в моем случае, кажется, именно это и следует сказать.

— Даже не могу себе это представить, — бормочет Руби, качая головой. — Все время… все время… пока мы… росли? — Я киваю, разделяя ее изумление. — Но твой… папа, — запинается она, — он всегда такой приятный.

Я пожимаю плечами и чешу свой комариный укус.

— Не все то, чем кажется, — эхом повторяю я сказанные однажды мамой слова. Но глубоко внутри у меня есть крупица желания верить, что папа — человек неплохой.

Руби снова качает головой, она все еще потрясена.

— Жалко, что ты раньше мне не рассказала, — бормочет она. — Ты могла бы сразу же написать мне! И прямо из «Оролоджио» приехать ко мне!

Я вспоминаю пустоту, которую ощущала внутри себя накануне, когда тщетно искала на небе звезды.

— Думаю, мне надо было побыть одной, — отвечаю я, впиваясь пальцами в бутылку с водой. — Кроме того… — Внутри все напрягается. — Наши отношения дали трещину.

Лицо Руби мрачнеет, она кивает, теребя плетеные браслеты.

— Это правда.

Я хватаюсь за собственный одинокий браслет.

— Кстати, я слышала, что и ты на днях была в «Оролоджио», — говорю я. — С Остином, Скай и Генджи. — Во мне больше нет ядовитого чувства, в основном облегчение от того, что можно на время забыть об отце.

Руби смотрит на меня, подняв брови.

— Инстаграм?

Я отрицательно качаю головой.

— Джерри.

— А-а.

— Что, двухнедельный юбилей? — спрашиваю я, отламывая корочку хлеба от своего бутерброда. — С какого времени ведете отсчет? — В глубине души я давно хотела об этом узнать.

Руби опять крутит браслеты вокруг запястья.

— С вечеринки у Скай в честь Четвертого июля. — Она замолкает, а потом начинает говорить быстро-быстро. — Ужин должен был состояться восемнадцатого. Но я попросила Остина сделать на день раньше. Я даже не знала, будешь ли ты там на свой день рождения, но понимала, что нам не стоит идти туда в тот же вечер. — Она нерешительно улыбается. — Ведь это твое место, ты же знаешь.

В горле ком, будто я сейчас расплачусь. Но не знаю, смогу ли: я уже, наверное, выплакала все слезы на год вперед.

— И здесь тоже было наше место, — замечаю я, обводя рукой парк. Дети уже не играют в салочки, они залезли на сцену-раковину и танцуют. — Помнишь?

— Конечно, — бормочет Руби. На ее нижних ресницах застыли слезы. Подводка сейчас потечет. — Ах, Саммер. Прости, пожалуйста.

— Ну что ты, — отвечаю я. — Не ты же велела моему отцу пойти и создать тайную семью. — Это полушутка, как будто за ужасом ситуации я вижу ее нелепость. Может, и вижу. Или увижу когда-нибудь.

Руби грустно улыбается, размазывая по щекам слезы и подводку.

— Я не об этом. Мне неловко за… знаешь за что? За ту пятницу. В «Лучше латте».

Конечно, знаю. Я дергаю за травинку.

— Ты говорила откровенно, — бормочу я. Теперь откровенность я ценю высоко, хоть иногда она и приносит боль.

— Да я… просто сорвалась. — Руби хмурится. Дети смеются чему-то на сцене-раковине. — Придумала себе план на лето…

— Я тоже, — напоминаю я. Сердце сжимается. — Мы обе думали, что я буду во Франции, и строили планы с учетом этого.

Шмыгая носом, Руби кивает. Рядом жужжит муха, и я отмахиваюсь от нее рукой.

— Однако, — добавляю я, — твое лето идет по плану. — Я просто констатирую факт, ни тени злопамятности. — Лето, чтобы влюбиться.

Вдруг, без видимой причины, мои мысли переключаются на Хью. Румянец заливает мне щеки. Руби ничего не замечает.

— Лето любви, — эхом откликается Руби и издает короткий смешок. — Неизвестно даже, дотянем ли мы с Остином до августа! — Она закатывает глаза.

— Серьезно? — интересуюсь я, отважно борясь с тайной радостью от этого признания. Взяв бутерброд, я откусываю от него.