Два лика Рильке

Брехт против Рильке когда они как-то были с нами
в готовности полной
на заднице нас они видели и на коленях
и вот это всё историей стало Брехт
против Рильке
Бенн против Рильке Паунд против Рильке Гертруда Стайн
против Рильке…

Вослед за мистагогом Шулером к Орфею

Мировоззрение Рильке было глубоко несовременным, архаическим, не случайно его так увлекали любые сведения об эпохах, когда любовь к матушке земле была доминантна. Здесь, кстати, тянется ниточка к пониманию природы подлинного аристократизма, который сегодня уничтожен именно вследствие колоссального отторжения от хтонической энергетики, от той «сыновней» почтительности, которая и есть основание аристократического сознания. Сознание это было равно свойственно и князю, и крестьянину, ибо в основе культуры не только возделывание земли, но и ее культ, выражающийся в частности в культе мертвых и в культе предков.

Внутренняя связь и сродство с германским «мистагогом» Альфредом Шулером, буквально боготворившим землю, бросают неожиданные отсветы как раз на понимание истоков глубинной женственности в пристрастиях и вкусах Рильке. Речь может идти об инстинктивном предпочтении поэтом энергий и пульсаций инь перед энергиями ян, ставшими в двадцатом веке угрожающе доминантными и разрушающими дао; воспринимающе-пассивного начала перед агрессивным натиском на бытие и проблематику. Здесь доминантен даосскочаньский взгляд на бытие как на сферу внутри твоего собственного сознания, который делает смешными любые поспешные демарши во внешнее с целью решить проблемы души/сердца.[96] Так вот, если мы погрузимся в труды базельского правоведа и мифолога И. Я. Баховена (1815–1887), восхищенным учеником и последователем которого был Шулер, в частности в его главный труд «Материнское право», то неожиданно обнаружим описание-реставрацию мира эпохи материнского права (уровневый хронос Древнего Египта и Элевсинских мистерий, прародителем которых Орфей и был) с его ярко женственной концепцией вселенной и жизни. Ликийцы, локры, лелегры, карийцы, этолийцы, пеласги, аркадийцы, минии, телебои и другие народы той эпохи жили при так называемой гинекократии, где наследование шло по материнской линии (дочери, а не сыновья принимали власть у царицы или у властительницы рода), а сестры покровительствовали братьям. В родословных фиксировалась только материнская линия. Матери рассматривались как бессмертные, а отцы – как смертные. Самые важные жертвоприношения свершались посредством дарения девочек (известное локрийское о том предание).

Доминирование женского принципа (инь) уходило в глубину всей организации жизни, приводя к принципиально иной, чем мы сегодня привыкли, космологической модели. В ту эпоху было естественным преимущество левой, образной, пассивно-созерцающей, принимающей, постигающей, стороны перед правой – логической, деятельной, формующей, активно-агрессивной. Ночь имела более высокий статус, чем день, и была на почетно-сакральном месте: ночью свершались все важнейшие дела и действа (велись переговоры, вершился суд, свершались Мистерии). Луна была более почитаемым существом, чем солнце; земля имела приоритет перед морем и океаном; смерть, потустороннее – перед жизнью; иррациональное перед рациональным; умершие обладали большим статусом и авторитетом, чем живые; печаль более трогала сердца, чем радость. Всё пропускалось сквозь материнско-теллурический взгляд на мир и мироздание. Отцовское право более доктринально, рационально зауживающее всё и вся, категорично, надменно, вспыльчиво-тщеславно; женское право обладает духом умиротворенности и широкого взгляда, исходящего из понимания потока жизни как бесконечно превосходящего любые умственные проекции. Не формулы и доктрины, но чутьё и интуиция. Не заранее расчерченные правила, а спонтанное доверие инстинкту, голосу непостижимого. Великий консерватизм, почитаемый как божественный принцип, заповеданный предками, удерживал души от тщеславного влечения к новизне, за которой демон влечения к развлечениям. К молитве Великой матери, молящейся за Всех, прислушивался весь этнос. Дух любви, нежности и умиленности, сквозящий в рисунках и портретах древнеегипетских артефактов, сияние той несказанно блаженной улыбки, которую можно созерцать/вкусить даже в ликах сфинксов на берегу Невы в Петербурге, много сообщают о нравах тех времен. Плоть в качестве священной плоти, природно-животно-растительное начало в его прозрачно-одушевленном модусе – вот что было первенствующим в мироощущении. Дух в его готовности быть подмененным интеллектом стоял на задворках.