Два мира и любовь

Нева. Российский Иордан.
Разгул свинца, гранит угрюмый,
И неба северные думы,
И вечной слякоти дурман.

Одеты в северный наряд,

Наперерез дороге санной
Мечтой томительной и странной
Дворцы Италии стоят.

На всем – тяжелый полусвет,

Как будто тучи с пеплом слиты,
Как будто седина комет
Легла на сумрачные плиты,
И синева до дна испита,
И ярких красок вовсе нет.

Как бред, струение денницы

Сквозь мглу прокладывает путь,
И если руки протянуть,
За небо можно ухватиться.

Все эти каменные сказки —

Болотных мхов блаженный сон.
Невы разгул, капели звон,
И мира призрачные маски.

Какая тяжкая решимость

В бунтарке скованных равнин!
Какой размах, неудержимость
Неумолимой, злой волны!

Валы свинцового разгона,

Разверзнув твердь, влекут туда,
Где вместо труб Иерихона —
«Авроры» черная труба.

Мордовия

Опять леса забрезжили в тумане.
Ползет унылый, сумеречный день,
Где неба нет – лишь серый пар, как в бане.
И ты себя терпением одень.

Вдоль проволок заботы обновляют

Под лай собак и карканье ворон.
Нам распевает радио о мае
Под вахтенного рельса тяжкий звон.

1971, Потьма

Бабье лето

Черны, мрачны ветвей костлявых кисти.
Живой прохладой поит ветра ключ.
Тогда сжигают кучи мёртвых листьев,
И солнце скупо греет из-за туч.

Глух небосвод, невнятен, ватен, женствен.

Дымы костров подобны временам.
Коты урчат в продлившемся блаженстве,
И вкусен листьев горький фимиам.

Обретение

Вброд по горло через враки,
Не жалея ног,
Я искал Тебя во мраке
И уснуть не мог.

Я искал, еще не зная,

Что же я ищу.
Открывалась полночь злая
Вьюге и дождю.

И в кромешном вое рваном,

Где дороги нет,
Сквозь невидимые раны
Пробивался свет.

За последними домами,

В звяканье вериг,
Застревал в густом тумане
Запоздалый крик

1972, Потьма

Предчувствие

От чистоты безгрешного Адама
Порогом смерти мы отделены,
И даже клочья райского тумана
Замерзли среди снежной пелены.

Но, может быть, еще под звездной твердью

Мы возжелаем горестей былых,
Когда земля, беременная смертью,
Закорчится от схваток родовых.

1972, Урал

Мудрость

Проходит ярость, взрывчатость, – и больше
Невольно не сжимается кулак.
И чувствуешь: душа под сбруей Б-жьей
Не рухнет между кладбищ и клоак.

Она разумно выберет дорогу,

Не вздрогнув, не метнувшись, как дитя,
И выпьет боль свою в молчаньи строгом,
Храня других от этого питья.

И горизонты сердца все светлее;

В нем тает мрак сосульками со стрех.
Ведь человек испуган не злодеем,
А зеркалом, где свой увидел грех.

1973, Урал

«Веселья нет – спасибо за печаль…»