Два наследства, или Дон Кихот. Дебют авантюриста

Клеманс. Не хочешь поужинать у меня? Будет Виржини, сводишь нас на представление, тебя это развлечет. Когда грустно, театр мне помогает.

Луи. Когда ты едешь в Баден?

Клеманс. Нужно время для вступления в наследство и составления нотариальных документов. У меня есть нотариус.

Луи. Твой польский князь обглодает тебя до последнего су.

Клеманс. Я возьму серьезного мальчика… вроде тебя.

Луи. Мне тоже хочется поехать в Баден… чтобы не дать тебе наделать глупостей.

Клеманс. Отлично!

Луи. Что у тебя за дурацкое желание выйти замуж?

Клеманс. Шарпер пожелал в завещании, чтобы я стала порядочной женщиной. Для этого надо два года путешествовать.

Луи. Поехали лучше в Италию.

Клеманс. Мне все равно; но дамы вроде меня путешествуют только с мужьями.

Луи. Вот чума!.. Твоя смазливая мордашка так мне сегодня нравится!

Клеманс. А также тридцать пять тысяч фунтов стерлингов.

Луи. Пойдем ужинать!

Уходят.

ДЕБЮТ АВАНТЮРИСТА

В середине 1603 года молодой человек лет двадцати — двадцати двух, который, как говорили одни, был пажом, а другие — поваром у знатного литовского вельможи, открыл своему хозяину, что он царевич Дмитрий, сын царя Ивана Грозного и последний отпрыск российского царского дома. Настоящий царевич умер в 1591 году в возрасте десяти лет во время правления своего брата Федора Ивановича. Сообщали, что он в припадке эпилепсии, которой, как известно, был подвержен, проткнул себе горло ножом; но, по общему мнению, царевич был умерщвлен по приказу министра Федора Ивановича — Бориса Годунова, желавшего таким способом проложить себе дорогу к трону. Действительно, после смерти в 1598 году слабоумного Федора, не оставившего наследников, Борис, который в течение долгих лет обладал властью и званием регента, был в Москве избран царем. В 1603 году он спокойно царствовал, равно ненавидимый знатью и народом. Это был деспот хитрый, но недоверчивый, жестокий и придирчивый. Он прикрепил крестьян к земле, лишив их старинной привилегии, которой они пользовались до него, — права в Юрьев день менять место жительства и хозяина. Он приговорил, выслал, разорил почти всех бояр, в коих подозревал честолюбие или способности. Он пытался пресечь разбой казаков, которые в то время образовывали множество маленьких республик, по существу независимых, но номинально подчиненных Польше или России. В конечном счете Борис своими реформаторскими попытками, подрывающими привычные устои, добился того, что отвратил от себя русских.

Момент для революции был выбран удачно. С именем Дмитрия связывались воспоминания о старинной династии, по которой скорбел народ. Повсюду и во все времена находятся те, кто не способен осознать, что цари смертны, как все люди; но в России того времени еще и особые исторические условия способствовали распространению мифа о законном царевиче, чудом спасенном от смерти. В своем государстве Борис предоставил убежище шведскому принцу Густаву Эриксену, изгнанному и преследуемому узурпатором. Многие русские слышали рассказы об этом Густаве, который избежал двадцати покушений — попыток убийства или отравления, служил ради пропитания мальчиком на постоялом дворе, и в нищете и опасностях его всегда хранило Провидение.

У молодого человека, выдающего себя за царевича Дмитрия, на щеке была бородавка и одна рука была короче другой — признаки, возможно прежде замеченные у истинного царевича. К тому же он предъявил золотую печать с российским гербом и бриллиантовый крест несметной стоимости, который, по московскому обычаю, был им получен, как он говорил, от крестного в день крестин. Неоспоримые документы, не имевшие в то время широкой известности в России, свидетельствуют о смерти царевича среди дня, что делает почти невозможной подмену ребенка. По рассказам же этого незнакомца, убийцы, проникшие в его спальню ночью, в темноте закололи кинжалом сына крепостного, которого лекарь царевича заставил лечь в его постель. Он добавлял также, что этот предусмотрительный лекарь увез его и укрыл в каком-то монастыре, свято храня его тайну. До этого ему предоставлял укрытие и покровительство один русский князь; но князь и лекарь давно умерли, и нищета вынудила именитого изгнанника поступить на службу к литовскому вельможе. Однако незнакомец избегал деталей, которые могли бы скомпрометировать его. Похоже, он хорошо знал историю России. Он говорил по-польски столь же свободно, как и по-русски, а возможно, даже лучше[4]; и, наконец, был умелым фехтовальщиком и великолепным наездником. Двое польских слуг, бывших в России в плену, узнали его, и, надо думать, то были великие физиономисты, если они смогли обнаружить черты десятилетнего ребенка в двадцатидвухлетнем юноше.