Два наследства, или Дон Кихот. Дебют авантюриста

Ни один авантюрист не достиг подобного успеха со столь ничтожным внешним сходством. С бородавкой на щеке и бриллиантовым крестом он завоевал трон и, безусловно, сохранил бы его, будь он хоть немного более осторожен. Многими он воспользовался, но никого не сделал своими сообщниками, никому не доверился. И ему было лишь двадцать пять лет, когда он умер. Я вознамерился написать историю этого знаменитого плута и его последователя, ибо нашелся и такой, весьма посредственный, как все подражатели великих людей. С этой целью я с превеликим вниманием прочел мемуары современников и огромное количество официальных документов, к которым слишком пренебрежительно отнеслись русские и польские исследователи. Мне думается, я сделал все, что было в моих силах, дабы разгадать истину и противопоставить более или менее неправдоподобным гипотезам достоверное толкование исторической проблемы, на мой взгляд заслуживающей интереса. Не стану особенно уговаривать любознательных просвещаться при помощи прочтения моего томика, только что вышедшего у г-на Мишеля Леви, издателя. Тем не менее не хочу таиться от читателей «Ревю» и прямо сейчас намерен сообщить им, что, по моему убеждению, Лжедмитрий был украинским казаком.

Могут спросить, как столь дерзкая идея самозванства пришла в голову двадцатилетнего молодого человека, судя по всему, низкого происхождения и воспитанного среди варваров. Отвечу, что, вскормленный в своей сече[5], где отвага и красноречие вели к почестям, где командование доверялось самому смелому и самому хитрому, казак мог задумать план узурпации, который испугал бы польского или русского дворянина. Мы уже видели в прошлом веке Пугачева, простого казака, поставившего под угрозу царскую власть еще более грубым самозванством.

Покуда я изучал характер Лжедмитрия, мне довелось провести две недели минувшего июля в одном месте, где меня нисколько не беспокоило солнце и где я наслаждался полнейшим бездельем. Я воспользовался этим, чтобы проникнуться, если я могу так сказать, моим героем, и, читая его переписку и все, что его современники сообщили о его привычках, я пришел к убеждению, что разгадал и познал его.

Такая уверенность, которую я обрел по завершении вдумчивого изучения многих исторических свидетельств — да будет мне позволено поставить это себе в заслугу, — привела меня к вопросу, не лучше ли было бы, вместо того чтобы посвящать читателя в мои исследования, сначала представить ему результат, предложить ему не сомнения, а доказательства. Я говорил себе, что многие люди, не имеющие возможности обсуждать со мной достоинства старинных русских фолиантов, найдут, быть может, некоторую прелесть в той картине оригинального характера, какую эти фолианты разворачивают перед теми, кто умеет читать.

В то же время я сравнивал исторические методики, древнюю и современную. Геродот и Плутарх, я думаю, провели серьезные изыскания, чтобы анализировать, проверять, обсуждать традиции и свидетельства своих современников и предшественников. Убедившись, что им наконец открылась истина, они употребили свое несравненное искусство на то, чтобы сделать ее более видимой и понятной. Им недостаточно было сказать: тот-то совершил то-то; им хотелось к тому же показать, почему он это совершил, какие чувства двигали им, какую цель он преследовал, совершая свой поступок. Не думаю, чтобы они ошибались. Эссе, которое я здесь представляю, это всего лишь попытка восстановить греческую традицию. Это второе издание исторического труда, который я только что завершил. Если реплики и даже некоторые поступки, приписываемые мною моим персонажам, и вымышлены, то осмеливаюсь сказать, что представленные здесь характеры ни в коей мере не являются выдумкой, но результатом, последним словом очень серьезного исследования, которое я только что порекомендовал моим читателям и которое можно приобрести на улице Вивьенн, дом 2 по цене 3 франка за книгу.

Париж, декабрь 1852 года.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Опушка леса. Ночь. На конях появляются два запорожских казака. Герасим Евангель ранен и лежит на луке своего седла; второй, лет двадцати, Юрий, ведет его коня под уздцы. Оба в крови и покрыты пылью.

Сцена первая

Герасим Евангель, Юрий.

Герасим. Куда ты меня ведешь? Я не могу дальше идти. Лучше было бы умереть здесь.

Юрий. Мужайся, атаман-батюшка![6] Мы в безопасности. Безбожники сбились со следу. Бог не без милости…[7] А уж для казака-то! (Легко спрыгивает на землю, укладывает Герасима Евангеля на траву и распрягает коней.)

Герасим. Спасайся, сынок. А меня оставь… К чему обременять себя стариком, которому и часу не прожить?.. Только забери палицу[8], чтобы татары не повесили ее в мечети Ислам-Кермана!