Два Парижа

– Чудесно! – восхитился Керестели, ловко пристраивая к восковой головке снятые с расчески волосы. Теперь…

Он сосредоточенно пробормотал какие-то довольно длинные заклинания, а затем, к моему удивлению, поднял сделанную мною куклу и приблизил ее ноги к пламени горелки.

С них начали стекать капли темной жидкости.

Я думал, что он хочет уничтожить мое произведение. Но нет! Он быстро отвел фигурку в сторону и погасил горелку.

– Для верности, вот еще…

Он вооружился большой иголкой и несколько раз кольнул восковую женщину в левое плечо и предплечье, после чего спрятал ее в ящик письменного стола.

– Дальше… Ступайте домой, и будьте пока спокойны. Но, как только возникнет что-нибудь новое, – непременно сразу мне сообщите!

* * *

Новости не заставили себя ждать. На следующий день я получил с послеполуденной почтой письмо, начертанное скачущим, неровным почерком:

«Многоуважаемый Владимир Андреевич,

Очень прошу Вас меня неотложно посетить для важного разговора, близко касающегося существенных для Вас вопросов.

Я совсем иначе смотрю теперь на вещи, чем прежде, и Вы много выиграете ото встречи со мною.

Еще раз прошу Вас не медлить!

Ваша Мария Выгодская.

P. S. Мой адрес…»

Тут стояли по-французски название улицы и номер дома.

Как было условлено, я отнес записку Керестели.

– Я к ней не пойду ни за что! – объявил я ему. – Мало ли, какую западню она способна мне подстроить! Разве что, – если вы согласитесь меня сопровождать…

– Почему бы нет? Охотно! – улыбнулся венгерец. – Кажется, оно тут и близко… Можно пешком. А погода сегодня хорошая.

В дороге он говорил только о второстепенных сюжетах, – о литературе, кинематографе, общих знакомых. Тот же коридор, та же дверь… На этот раз, на стук раз дался женский голос:

– Entrez![96]

Марья Антоновна лежала в постели, с пожелтевшим лицом, выражавшим страдание.

– Что случилось? Вы нездоровы? – справился я. – Простите, я позволил себе привести с собою моего друга, профессора Гезу Керестели.

– Да, мне нехорошо, – слабым голосом объяснила Выгодская. – Ноги горят, как в огне, ступни воспламенены… И левая рука вовсе отнялась, страшное колотье в плече… Между тем мне надо было вас повидать, по секрету.

Я опустился на стул, Керестели сел в ногах кровати, и сразу, с непринужденностью светского человека, завязал с хозяйкой живую беседу. Хотя они говорили по-французски, на хорошо знакомом мне языке, я быстро перестал их понимать. У них шел разговор между двумя специалистами; так и сыпались загадочные термины и ссылки на книги, которых я, пользуясь выражением Есенина, «ни при какой погоде, конечно, не читал».

Я чувствовал себя лишним и помалкивал, до тех пор, пока мой приятель не повернулся ко мне со словами:

– Мадам обещает впредь ничего против вас не предпринимать, и я вам ручаюсь, что ее слову можно вверить.

Так что, я полагаю, инцидент исчерпан! Прощайте, сударыня! Мне было очень интересно с вами познакомиться.

* * *

– Да, – подтвердил профессор, когда мы уже вышли на улицу, – с ее стороны вы можете ничего больше не опасаться. Она знает, что я имею над нею власть, которую не поколеблюсь пустить в ход, если она причинит вам вред. Но вот те трудности, о которых она вам говорила… Тут я, к сожалению, никак не могу вам помочь. И, по правде говоря, побаиваюсь за вас!

Но в тот момент я испытывал только чувства облегчения и благодарности, и мне хотелось на будущее смотреть в столь же веселом свете, как игравшее вокруг нас солнце.

«Мосты» (Франкфурт-на-Майне), 2006, № 11, с. 151–157

Заместитель

Мне всё сдается, право,
Что ты не брат, а зеркало мое.

Шекспир, «Комедия ошибок»

Молодая графиня дю Понтеле, сильно скомпрометированная активным участием во Фронде, была принуждена бежать в Испанию.

Она была беременна. Роды, несколько преждевременные, застали ее в дороге, когда она пересекала деревню, расположенную в предгорьях Пиреней.

В результате, на счет появились близнецы, оба мужского пола, но разного сложения: родившийся первым проявлял себя бурным криком, солидным аппетитом и явным намерением держаться за жизнь. Тогда как его младший, – положим, не более, чем на час, – наоборот, брат казался слабым и болезненным; похоже было, что он не выживет.

Везти с собою одного ребенка было уже проблемой; двух, выглядело невозможностью. Главное же, больного, чуть не умирающего младенца…

Графиня Эмилия нашла единственный выход, заключавшийся в следующем: она вручила немалые деньги, – половину того, что имела с собою, – местному священнику, который помог ей подыскать кормилицу, и оставила ему второго из своих сыновей, с условием, что он будет пока о нем заботиться, а в случае смерти, похоронит его приличным образом.