Два Парижа

– Все же, что за тоска быть заброшенным в эту литовскую глушь и не знать, ни что делается на свете, ни сколько еще времени нам придется здесь сидеть!

– Вы слишком мрачно смотрите на вещи, Дмитрий Павлович. Как у вас язык поворачивается жаловаться на что-нибудь перед лицом такой красоты?

Двое собеседников, ведших этот разговор, лежали на траве на берегу лесного озера, в воде которого отражались прямые стволы и темные верхушки елей и сосен, озаренные красными лучами угасавшего за ними вечернего солнца. Августовский зной спал; освежившись купанием после проведенного за работой дня, молодые люди не торопились возвращаться домой.

Вокруг них царила тишь. Всё было неподвижно, но неподвижностью живого существа; чуть заметный шелест ветвей, рябь на поверхности воды, легкое дуновение ветра давали чувствовать, что это – сон, а не смерть. Казалось, природа, как и человек, на минуту оставляет в бездействии свои мускулы, готовясь к новому напряжению.

– Посмотрите на этот дремучий лес, в самом деле полный какой-то дремоты, на эту воду, которая, может быть, тысячи лет стоит на том же уровне; разве вы не чувствуете их очарования? Культура прошла стороной, а тут всё осталось, как много сот лет назад; недаром и люди здесь говорят на самом древнем, самом архаичном языке в Европе. Мне стоит взглянуть на такой ландшафт, как в голову начинают лезть мысли о леших, русалках и ведьмах. Трудно ли поверить, что в этой чаще живет волк-оборотень или, что, следуя по одной из этих тропинок, можно прийти к избушке на курьих ножках?

– Вы горожанин, Арсений Георгиевич, и для вас деревенское захолустье имеет свою экзотику; я же видел и более глухие и дикие углы, и мне они надоели. С другой стороны, надо иметь ваши лингвистические и фольклорные интересы, чтобы не сдохнуть со скуки В подобных условиях.

– Несмотря на очаровательную Веруте? – усмехнулся Арсений Георгиевич.

– Ах, что да ерунда! Да и как я могу с ней говорить, когда она почти не понимает по-русски? У меня ведь нет ваших способностей к языкам, ни вашей невероятной эрудиции. Хорошо еще, что со старым Зубрисом можно объясниться, не ломая языка и не прибегая к жестам.

– Да, он служил в царской армии и, что самое курьезное, остался в душе ярым монархистом и смотрит весьма неодобрительно на независимую Литву. Но кстати о нем, не пора ли нам возвращаться? Старик, наверное, нас уже ждет.

* * *

Уже больше месяца Арсений Георгиевич Немеровский, аспирант филологического факультета Ленинградского университета, и Дмитрий Павлович Варнаков, студент-геолог из Москвы, жили на «Медвежьей Хуторе», замкнутом в густых лесных дебрях, окруженном непролазными болотами, отделявшими его от остального мира.

Странны были пути, забросившие их сюда; впрочем, немало странных историй создает война.

Захваченные в плен немцами на разных фронтах – Немеровский в известном «Волховском мешке», а Варнаков на подступах к Москве – они встретились и познакомились в большом лагере для военнопленных, расположенном на территории Литвы. Тот, кто знает на опыте, как приятно бывает интеллигенту, заброшенному в серую массу солдат и профессиональных военных, встретить человека своего круга, с близким ему культурным уровнем, не удивится, что Варнаков и Немеровский быстро стали близкими друзьями. Чудовищные условия лагерной жизни, с ее непреходящим голодом, заставляли всех мечтать о побеге, но, чтобы его осуществить, надо было иметь немало энергии и отваги, да и простую удачу.

И Варнаков, и Немеровский сумели разрешить эту задачу. Во время перевозки из одного лагеря в другой, они ночью на ходу спрыгнули с поезда и углубились в расстилавшийся вдоль полотна железной дороги, лес. В деревне, к которой они вышли на следующий день, крестьяне снабдили их хлебом и картофелем. С этим запасом они снова нырнули в лес, избегая погони, и, на этот раз, плутали в чаще несколько суток. Дело было летом, и они поддерживали свои силы ягодами, что не помешало им, страшно ослабеть и исхудать. В довершение бед, они забрели в трясину, тянувшуюся на много верст, и из которой, казалось, не было выхода. Увязая то по колено, то по пояс, они, в конце концов, выбрались, однако, на твердое место, и вскоре деревья перелеска, где они очутились, расступились перед ними, и их глазам представилась большая изба, окруженная несколькими подсобными строениями – хлевом, амбаром и баней – с плетнем и разбитым вокруг огородом. Это-то и был Лочу Киемас или Медвежий Хутор, где им суждено было найти убежище.

* * *

Хозяин, угрюмый коренастый старик, живые глаза которого мрачно смотрели исподлобья, прикрытые густыми, щетинистыми бровями, с широкой, седой бородой и шапкой непоредевших, когда-то белокурых волос, принял их более любезно, чем обещал его вид.