Два писателя, или Ключи от чердака

— И Дизайнер?! Смотри, здесь, где Настя сказала, что больше не хочет писать: А ты уже укусила отравленного яблочка. Умереть не умрешь, но будешь жить отравленной и тосковать, как эта расписная шкатулка, у которой музыка взаперти. У всех у нас душа взаперти томится, но кто нашел хоть щелочку, тот и будет возле нее стоять и расковыривать, пока не прорвется. А ты уже чердак открыла, и ветер впустила, и сквозняком прохвачена насквозь. Ты уже больна, голубушка… И картины твои пахучие сады с ночными листьями… Они живые, утробные, они у тебя рвутся на волю, листья вопят, кисти пляшут. И печалятся, и лгут, и просят о помощи. Дай я тебя обниму от души. Как я такие скулы знаю неподатливые… Послушай, Лера, разве Чмутов говорит таким языком?

— Ириночка, он говорит таким языком. Со мной — только таким.

Я знала немало разбежавшихся пар, обычно разводу предшествует обман и роман: «я‑то думала, он бизнесом занимается…», «легла в больницу и нашла себе язвенника!»… Недавно Толик рассказал очередную историю:

— …Люда, бухгалтерша. Я тут пока ее возил, сел ей на ухо, она же интересная, правда? Разговорились. Она говорит, я мать–одиночка с двумя детьми. Короче говоря, у нее муж был бизнесмен и коттедж на Химмаше, я даже знаю где. И та булочная, что была напротив вашего дома, была ее. Она говорит, я сама не верила своему счастью. А потом он в секту залез и всю фирму под эту секту извел. Она и к попам ходила, и к бабкам — не берутся. Только, говорят, если сам. А ведь, наверное, не дурак был, если дела у него крутилися. Вот и думай…

Лера ничего не рассказывала. Ну, хоть бы растрата, заначка, поход в кино! За билетами на вокзал. Или совместная командировка. Как муж становится чужим?

— Может, Настя с ним слишком сурова? Ты была с Гордеевым слишком сурова?.. Он же художник, ранимое существо. Пусть он гвоздь от подрамника проглотит?!

Леня сел в МГУ на иголку, а я засмеялась. Мы пошли в кино, он фильма не видел, все прислушивался, не колет ли в мягком месте. И в первое наше семейное лето Леня наступил на стекло — у свекрови на даче, она кинулась через дорогу — опрометью, чуть под трактор не угодила, а я кричала сквозь смех: «Санитары! Санитары!»

— Ириночка, его взяли за низ, когда я думала, что мой брак прочен, как могила.

Я недоумевала:

— Ведь это твой третий муж! Вам что, было плохо в постели?.. У тебя кто–то был?

— Но есть ведь женщины, бороться с которыми ты сочтешь ниже своего достоинства? Просто не заметишь?

Не знаю. Может, и я кого–то не замечаю? Я не боролась с Женькой Касаткиной — не потому, что не замечала, не потому, что ниже моего достоинства, а потому, что Ленька не был в нее влюблен.

В конце второго курса почти все девчонки разъехались по домам, в нашей комнате осталось три голых матраса и наш с Галочкой жилой островок. Ко мне из Перми приехал молодой муж, мы поженились осенью, без медового месяца, а теперь собирались в Одессу. Галочка, свернув свои простыни, перешла к Касаткиной, и у нас с Леней впервые появилось жилье, временное и нелегальное. Мы были счастливы, единственные парные жильцы разнополоэтажной коридорной коробки. Я устроила перед отъездом стирку белья, развесила его в комнате, и тут нагрянули Женя с Галочкой. То ли девчонки ворвались, не постучав, то ли я не успела среагировать, но я не стала сдергивать с веревки мокрое белье, бросать его в тазик и задвигать ногой под кровать, как делали в девчачьих комнатах при появлении мужского пола. Было неловко. Была застелена только одна кровать. Мы принимали гостей среди голых матрацев, а вереница белых треугольных трусов пересекала комнату по диагонали — невысоко, как усталые птицы. Мы пили чай, разговаривали о театре, Леня читал стихи. Отвлечься не получалось. Уходя, Касаткина подмигнула, прошептав с серьезным видом:

— Барецкая! То есть Горинская… Сколько же у тебя трусов!

Я некстати уточнила:

— Здесь есть и Ленины.

— Да?? — Женька поправила сползающие очки и принялась разглядывать веревку.

Она влюблялась во всех и вся: в Таганку, Высоцкого, Вознесенского, доцента Сосинского, греческие стихи и мою гэдээровскую желтую юбку, вышитую гладью. Леня стал первым реальным персонажем. Он появился в МГУ на третьем курсе — ухоженный красавец–брюнет, единственный гуманитарий в компании мехматян. На первой же вечеринке, что мы затеяли как семейная пара, Касаткина закричала: