Два писателя, или Ключи от чердака

Я не видела пьес Коляды. В свердловскую драму я впервые попала на «Царевну–лягушку» с трехлетней Машей, спектакль был так плох, что после него я изменила маршрут в булочную, лишь бы только не проходить мимо театра. (Именно это я рассказываю Коляде, демонстрируя искренность, лишь потом вспомню, что в той драме он работал актером). С тех пор театр переехал, сменил репертуар и режиссеров, но я все–таки опасалась в него ходить. А в Москве мне сказали: «Полонез Огинского» — чернуха, Коляда», и я выбрала «На дне».

— …Меня тронул «Манекен», а «Мурлин Мурло» что–то не очень. Не пойму, что особенного в «Манекене», может быть, кочегарка?

Я не взялась бы читать его пьесы, если б сама не взялась писать пьесу и если б он не был главным редактором. Все сошлось. У нас с ним немало общего: год рождения. В детстве, в Перми, я ходила в булочную мимо кочегарки, кочегарка была во дворе — черный дым из трубы, и на снегу куча шлака. Позже нас подключили к теплоцентрали, кочегарку снесли, снег стал чище, дорога в булочную короче, но кочегарку было жаль. Мне до сих пор нравится это слово.

— Кстати, Коля, у вас в «Манекене» есть кошка. Как можно изобразить на сцене кошку?

— Ну–у–у… — он беззаботно машет рукой, беззаботно вертит головой, у него кинематика человека в джинсовом. — Это дело режиссера. Пусть ищет аналог… Вы знаете, что мы решили печатать вашу повесть?

— Да… А как быть с рассказами? Их всего два…

Он пожимает плечами.

— Ирина, оставьте их для архива. Знаете, сколько пьес я написал и сколько из них не поставлено?! «Мурлин Мурло» ставили десятки театров. А «Манекен» ни один.

Из–за кошки, думаю я, это же невозможно — изобразить на сцене кошку! Как невозможно сесть на край полумесяца. Мне помнилось давнее интервью в местной газете: Коляда рассказывал, как приемный пункт стеклотары был жизненно важным для него, как он это переломил и начал писать…

— Коля, вы говорили, что сидели в своей комнате на подоконнике, цвели яблони, а в типографии через дорогу набирали газету с вашим рассказом, и вы видели печатные станки.

Он оживляется:

— Помню! Я жил на Ленина, первая публикация…

— А я пишу пьесу. С подругой, — я чувствую, как краснею. — Вы не могли бы прочесть, когда мы закончим?

— Обязательно прочту. Я же веду курс драматургии в театральном. И эту пьесу написал мой ученик, томичи название изменили. Вы смотрели «Русскую народную почту»?

— Да…

Баба Тася, ошибочно взяв дорогой крупы, купит еще и той, из–за которой все расстройство, причем по весу возьмет не меньше, чем дорогой, чтоб хоть как–то выровнять цену. Мне тоже трудно смириться с упущенной выгодой: целилась–целилась в фестивальную афишу, а попала на пьесу, которую видела. На других площадках сейчас идут другие пьесы. От досады я опять говорю не то: «Почта» — пьеса неплохая, главное, добрая, очень добрая, но режиссерские приемы… они несколько… од–но–о-бра–а–а-азны… — я снижаю обороты, вдруг сообразив, что режиссером был Коляда. Он не обиделся:

— Ирина, бегите в ТЮЗ, еще успеете! На «Лес» Островского.

— Коля, может быть, вы мне что–то посоветуете на прощание? Как начинающему драматургу.

— Ну… Писать пьесы несложно. Это известно. Слева пишут, кто говорит, справа — что говорит. А хотите — приходите в среду на семинар!

123

Писать пьесы несложно. И интересно. Теперь, когда мы с Лерой болтали по телефону или бегали по театрам, это называлось работа.

Я написала свои сцены быстро.

Первыми появляются Елена и Дизайнер, он перестраивает ее квартиру, она им увлечена и, чтобы разузнать про свой «объект», приходит к художнице Насте. Здесь и начинается главное действие. Должно бы начаться. Сцену заполняют Настины персонажи — странные люди, пришедшие из другого времени, из другой пьесы или авангардистского фильма. Мир мужчин состоит из условностей и цитат. Женщины молоды, у них дети, женщины пытаются выстоять среди творцов и пьяниц, две из них — красивая и беспомощная — разбирают чужих мужей, а третья, художница, остается одна. С ребенком и талантом — про талант станет ясно, когда вместо детской коляски в квартире Насти водрузится мольберт.

Лера писала причудливые, многослойные диалоги, но я мучилась: люди так не говорят!

— Они говорили так, — настаивала Лера.