Два писателя, или Ключи от чердака

— Леня, ты что?! Что тебе не понравилось? Скажи сразу!

— Да все хорошо, хорошо… Когда это ты так научилась? Молодец, Лелькин.

— Хорошо? Но я… я ведь справилась с композицией?

Леня не вовлекается в обсуждение. Леля с Зоей вынимают из пожелтевших газет кошек, вылепленных из дачной глины. Кошки похожи: худосочные, длинные, с вопросительными знаками хвостов. У одной чуть отколото ушко, у другой хвост — Леля с Зоей соперничают в горе, потом успокаиваются и рассказывают наперебой, как красили лодку, пошел дождь, поймали подлещика…

Я с трудом дожидаюсь отбоя, забираюсь с головой под одеяло, втягиваю в свой домик все края. Я — пирожок швом вовнутрь. Чем утешаться: муж плохой или повесть плохая? Ленька сопит в темноте, ищет лазейку, обследует границы и обнимает меня, как новорожденную, прямо в коконе.

— Да нет, Иркин, ты молодец. Извини. Я… ну просто я заревновал, что моя жена страдала… из–за какого–то там грузина…

Я высовываюсь:

— Не выдумывай, Ленчик! Ты вживе никогда не ревновал!

— Просто я никогда не показываю.

Я возмущенно распеленываю руки:

— Это же проза! Ты сам всегда говорил: это стихи. Ну, признайся: тебе не понравилось.

— Да нет, правда. Надо бы еще раз прочитать. Сначала.

На рассвете просыпаюсь от шелеста: Леня читает.

— Молодец, Иркин! Зачем тебе пьеса? Пиши рассказы, делай книгу. Я бы хотел такую книгу иметь.

Ну, конечно, хотел бы: он хотел бы еще и меня поставить в свою библиотеку.

— Ирина! Ири–и–и-на!

Полседьмого утра… Есть же у кого–то знакомые! Леня ушел провожать свекровь, я собиралась еще понежиться…

— Ирина! Горинская!! Я с дачи! От Пьюбиса!!

Бог мой, выхожу на балкон: точно, Чмутов. В штормовке, с рюкзаком, с ним какой–то худощавый юнец.

— Ирина! Впусти, пожалуйста!

На двери подъезда простой захлопывающийся замок. Что за удобство служить у себя привратником! Накидываю халат, ворчу, спускаюсь. Пятый этаж. Он перебудит весь дом. Слава богу, юнец исчез.

— Ты что, с ума сошел? Все спят. У меня дети вчера приехали.

— А Леня ушел, я знаю, что Леня–то ушел, знаю–знаю! Я у охранника осведомился. Смотри–ка ты, мы с ним оба, два Тельца, в этакую рань поднялись! Как наши звезды–то совпали.

— Тебя что, из дома выгнали?

Он принес с собой утренний холодок.

— А ты представь, представь, что охранник–то подумает? Муж–чиновник ушел, Чин–любовник пришел. Все чин–чинарем, все, как у людей. Я ночь не спал, Иринушка, по лесу ходил… — он смеется. — Ласточка, поверила, что я с дачи, от Пьюбиса? Я так кликнул, чтоб ты откликнулась.

— Мы же вчера попрощались, а кто это с тобой был?.. Ты зеленый, как леший.

Я полна постельного тепла, недавней близости. И без макияжа. Ужасно смущаюсь. Какой он… уличный. Блестит зрачками. Только вчера попрощались, закрыли книжку, а он тут как тут:

— Я дядька–мухомор, траву ходил собирать, ты только посмотри, какая травушка! По росе собирал, — рюкзак его набит матовой зеленью, то ли хвощ, то ли ковыль. — Конопля, натуральная конопля, здесь в городе растет, давай попробуем, убедишься!.. Иринушка, ты так вчера мне открылась… В таком порыве, прямо на улице, — он вытягивает губы, изображая меня вчерашнюю. — Я любую твою фантазию готов выполнить.

— У меня нет фантазий.

— Ну, смотри. Я должен был тебе это сказать. Для того и пришел. Любые тайные мысли, все, что угодно. У тебя такие были глаза…

— Что за мальчик был с тобой?

— А, один молокосос, тоже, кстати, поэт. Не верил, что кайф растет прямо в городе, что Горинский в таком доме живет, что жена Горинского меня пустит. А ты на балкон в ночной рубашке!

Я‑то надеялась, снизу не видно: рубашка, платье…

— Торопилась, пока ты весь дом не поднял на ноги. Дети спят.

— Ладно, свидимся еще! Я пойду, — он останавливается в дверях, недовольно морщится, чешет затылок. — Ты в этом халате на Эльвиру уж больно похожа.

Вот и обидел женщину. За что?

121

Мне знаком легендарный авторитет чеченской мафии Саид Берсаев. В Доме студентов на Вернадского мы жили в двухкомнатном блоке, мы с Леней в «двушке», а в комнате на четверых — Бауддин Арчаков и супруги Пильгуи, так значилось в документах. Пильгуев мы не видели ни разу, с Бауддином жили Иса, Муса и Саид… у нас за стенкой была чеченская гостиница в Москве. Если я забывала пропуск, вахтер грудью загораживал вход, приходилось дожидаться, что кто–нибудь вызовет Леню. Как проходили в общежитие горцы?! Среди ночи, в халатах, с кинжалами… В коридорчике раздавалось: «Ва, Бауддин!» — «Салям алейкум, Сайппутдин!» Целыми днями высокие голоса о чем–то спорили вкруг стола, громко братались, часто смеялись — на тех же частотах, на каких спорили. Иногда хлопали в ладоши, стучали по стульям. Танец выплескивался в коридорный квадратик, через который я именно в тот момент шла с кувшином и полотенцем. На мне был халат, маленький, нейлоновый — подарок тети из ГДР, и чеченцы, расступаясь, одобрительно цокали.