Два писателя, или Ключи от чердака

Нынешний легендарный авторитет учился с Леней в одной группе и редко ночевал в общежитии. Про него говорили разное: мелкий спекулянт, крупный фарцовщик… В воскресенье летал с девушкой в Сочи обедать… У него хвосты еще с первого курса — других давно уж выгнали, а этот явно дает кому–то на лапу. О нем и сейчас пишут разное: мол, склонен к блефу и нарциссизму, и его россказням нельзя верить. Он трижды сидел, трижды бежал и до сих пор находится в розыске. Его принимала Маргарет Тэтчер. Саид Берсаев — крестный отец московской группировки, нефтяной король, бывший министр и, возможно, будущий лидер государства. Я нашла в Интернете интервью: находившийся в розыске Саид Берсаев, в Москве, в «Президент — Отеле», беседовал с английским журналистом. Рассказывал, как, еще учась в МГУ, создал подпольный комитет по освобождению Чечни, как занимался финансами и оружием. В это трудно поверить: все считали, он продает джинсы и водолазки.

Когда, казалось бы, ничто не предвещало, когда терактов еще не было, но в Грозном уже воевали, приснилась беда: горит горизонт, город атакуют танки и самолеты, нас захватывают в заложники. Потом — обрыв пленки и редкое чувство счастья: все позади. Мы с Диггером и с девчонками садимся в автобусы, колонна идет в Европу, мы — в Германию к Ганиным, и я шепчу: «Все позади, девочки, все позади». В тот же день в Буденновске захватили больницу. Спустя несколько дней передали: заложников вывезут вертолетами, но я знала, такое не снится зря — они поедут в автобусах, обнимая детей и шепча: «Слава богу, все позади!» Так и случилось. Шеф написал: «Ирина, боюсь даже спрашивать, что ты видишь во сне обо мне».

Я стараюсь не смотреть телевизор, но он стоит в той же комнате, где холодильник с плитой. Я хочу расслабиться после работы, забыть шумных студентов и не слишком галантных коллег. Наливаю кофе, надеваю халат, богатый, как говорит моя бабушка — изумрудно–зеленый, переливчатый, с черными обшлагами, с горошками, разнокалиберными, как морская галька. Он так идет к моим волосам, ярким, рыжим, уже почти высохшим — надо же, волосы стали виться… Сажусь на диванчик, девчонки тыкают в кнопочку, и я вижу, как среди руин бродят чеченки в халатах — точно таких же, как мой, зеленых, или малиновых — тоже в черных горошках, переливчатых, с обшлагами…

122

Я познакомилась с Колядой. В литературном скверике некто высокий, джинсовый пил пиво с Фаинкой, мне показалось — оператор. Они расхохотались, как дети, и я подумала — режиссер. Когда Фаинка с кем–то из них, я робею, потому что выгляжу, как благопристойная дамочка, а я и есть благопристойная дамочка и не могу быть интересна богеме. Мы стояли у бетонного парапета, отделяющего асфальт от живой земли. Летние каникулы кончились, но астры еще цвели, и осень еще позволяла пошалить. Ждали начала фестивального спектакля, спектакль задерживался, меня сюда пригласила Фаинка, а сама попивала пиво с джинсовым мужиком, покусывала бутерброд и заливалась смехом. Бутерброды лежали на парапете, Фаинка сняла с них салфетку, проделала дырочку, прикрыла лицо, высунула свой узкий–преузкий язык и исполняла беззвучное тремоло. Почему–то это было безумно смешно. Фаинка радовалась:

— Устроим акцию «Долой паранджу»! Поставим в ряд пятнадцать девушек.

Я постаралась высказаться парадоксально:

— Еще подумают, что ты — за возврат цензуры.

— Кстати! — спохватилась Фаинка. — Это же Ирина… — я хотела зажать ей рот, необязательно называть мою фамилию, но Фаинка увернулась: — Ирина Горинская. А это Коля Коляда.

— О! Вы как раз лежите у меня на столе, ваши рассказы и повесть, — откликнулся Коля, и я сразу увидела, какой он хороший.

— А вы у меня на кровати, — затараторила я. — И как вам мои рассказы?.. Не успели? А я прочитала несколько ваших пьес…

Я впервые разговаривала с известным драматургом и отчего–то решила, что Коляда ждет моего одобрения и что простого одобрения недостаточно, нужна особая, одной мне ведомая правда, и если я похвалю необоснованно, он не поверит.

Когда–то я встретила подружку с ребенком — мальчик делал первые шаги, — и похвалила малыша за необычный разрез глаз. Я думала, если сказать: «Какой хорошенький!», мама сочтет меня неискренней. Мальчика звали Алеша Вассало Касаткин, отца мальчика — Луис Фернандо Вассало Моралес. Женьке Касаткиной нравилось сочинять свою родословную. Она говорила, что ее бабушка — англичанка, Лиззи Тэннисон, и поэтому у нее самой такая белая кожа. Женька говорила, а мы верили. В английскую бабушку! Просто верили, не выясняя подробностей, и на первом курсе, и на втором — как любые переселенцы, мы творили свои легенды и мифы. К третьему курсу это прошло, к третьему курсу как–то само собой стало ясно, что Лиззи Тэннисон — выдумка, миф, а после пятого Женька вышла замуж за аспиранта из Мексики. Один его дед был испанцем, другой итальянцем, одна бабушка дочь индейского племени, другая — японка. У маленького Алеши Вассало Касаткина был очень необычный разрез глаз. И удивительно белая кожа.