Два сапога. Книга о настоящей, невероятной и несносной любви

В этот момент я поймала слово, которое никак не могла поймать, слово, характеризующее его состояние. Миша был придавлен чувством вины. Он считал, что это он во всем виноват. И теперь его крохотная любимая дочь не сможет услышать, как в ракушке живет море. У него коротнула жизненная проводка, огни погасли, больше нет маяков. Куда идти? Зачем?

Я, конечно, могу уйти. Оставить его там, под плитой, одного в темноте, затопленного разочарованием в жизни, семье и себе. А могу остаться и бороться, по миллиметру вытаскивать его из-под плиты.

— Ты ни в чем не виноват, Миш. Эта болезнь — лотерея. Не надо брать на себя ответственность за все на свете. Достаточно нести ответственность за свою собственную жизнь.

Если человек ломает руку, ему накладывают гипс. Гипс нужно носить несколько месяцев, чтобы рука срослась. Сломанную душу человека нужно гипсовать поддержкой.

Я поняла, что все это время муж дрожал, а я должна была — как он когда-то — подойти и обнять, а не гундеть, страдать, вздыхать и осуждать. Я верила во врачей и таблетки. Врачи знают, какие тут нужны слова и действия. Таблетки заботливо доставят в кровь серотонин, гормон счастья. Но ни таблетки, ни врачи не скажут:

— Давай я помогу держать тебе твою плиту.

Я поняла, что мой уход — это не про силу, а про слабость. Это будет не уход, а побег от проблем. С раненым партнером, цинично брошенным на поле боя, нужно остаться, сплотиться, выкарабкаться вместе. Прикрывать, страховать, гипсовать. Я подхожу к зеркалу и вижу там того, кто может и хочет все исправить. Чтобы потом, когда все будет хорошо, снова подойти к зеркалу и посмотреть в глаза тому, кто сам создал свое «хорошо».

— А знаешь, Миш, ракушка на самом деле не хранит шум моря.

— Ты о чем?

— Когда мы прислоняем ракушку к уху, мы слышим не шум прибоя, а шум нашей крови, бегущей по венам. Просто это очень похожие звуки.

— Я знаю.

— Даже если Катя не может этого слышать, ее кровь бежит по ее венам. Она жива, понимаешь? Никто не знает, как все сложилось бы, если бы мы успели с ремонтом. Может, на новом месте ее подстерегала бы еще более страшная болезнь. Все происходит так, как должно происходить. Мы не в силах предотвратить некоторые вещи. Но мы в силах достойно их принять и пережить. Мы не можем сделать так, чтобы дети не болели. Но мы можем их спасти. И мы спасли. Видишь?

Миша смотрит на дочь и плачет. Он стал очень сентиментальным после всего пережитого.

— Море не в ракушке, Миш. Море внутри. Мы все сделали правильно.

Он кивает, верит. Он сможет. Потому что любовь сильнее любой статистики.

Мюнхаузен

Однажды мы с мужем решили развестись. Это было давно, больше десяти лет назад, но потрясения тех дней я помню до сих пор. У меня было ощущение, как будто я стою на пронизывающем ветру. Я стояла тут и раньше, просто раньше был муж, который принимал удар ветра на себя, заслонял меня от сквозняка, и холод обтекал меня, прижавшуюся к мужу, не задевая.

Решение о разводе созрело мгновенно и состояло из обид, эмоций и соплей. Мне было ужасно жаль себя, потому что мои «лучшие годы» вдруг полетели в трубу, хотя всегда летели к перспективам.

В двух словах: меня в семье слишком много. Больше, чем половина. Я хотела решать все как мужчина, но тупить как женщина. Делать все по-своему, импульсивно и нерационально, но если что не так — плача, бежать на маникюр, пока муж расхлебывает последствия.

Муж предлагал определиться с ролями и не переигрывать. Если ты женщина — вари борщ, вяжи шарф, роди дочь и много плачь. Если мужик — то зачем тебе муж?

Я уткнулась в стену непонимания, вырастила обиду. Она была холодная и шершавая и ночами ложилась спать между нами. И если мне вдруг хотелось обнять мужа, то он на ощупь казался холодным и шершавым. Я ощущала обиду и убирала руку.

Мне захотелось мести, чтобы мужу стало холодно и шершаво, как мне. Захотелось совершить что-то провокационное, чего я никогда бы не совершила, не будучи обиженной. Чего-то запретного. Ну, ясно чего.

Мне захотелось, чтобы меня с руками оторвали. И чтобы муж сказал самые заветные три слова: «Я не прав».

Я всегда была очень милой, верной и правильной женой. Отличницей с дневником, полным пятерок за борщи и прилежание. Но черти из моего омута никуда не делись, и они были обижены на мужа больше меня. Именно они отчаянно жаждали мщения.

Я упаковала целлюлит в плотный капрон новых утягивающих колготок, надела вырез, к которому прилагалось небольшое платье, и пошла в бар. Красиво села за стойку, оголила колени, втянула живот, выкатила бедро.

Бедра — моя сильная сторона. Они широкие. В них — кость. Широта бедер шепчет окружающим мужчинам, что я качественная самка и легко справлюсь с производством потомства, поэтому они маскулинным чутьем закружили в районе моих бедер.