Два Заката

Айсберг – Морю не преграда,
Лишь дорожный Знак.

* * *

Сколь ни построй Причалов,
Все не приблизишь Море.

* * *

Сколько быстрых Рук под снегом
Трудится весной!

* * *

Душа проходит через Смерть
И через Жизнь – одна.

* * *

Вся жизнь – стоянье у Дверей.
Их Смерть сорвет с Петель.

* * *

Зачем нам Сумерки дарить
Той, что ушла в Рассвет?

* * *

Память – странный Колокол —
Будит – и хоронит.

* * *

Кто Вору подарил Улыбку —
Тот что-то у него украл.

* * *

Снег не поранил птиц моих —
Мне подморозил сердце.

* * *

Да, Жизнь – живая, но не вся,
И Смерть не вся мертва.

* * *

Была бы бессловесной Птица,
Когда б не – Слушатель.

* * *

Мне лучше думать о тебе,
Когда погаснет день.

* * *

Малиновки и иволги
Летают под рукой,
Когда я Вам пишу.

Эмили Дикинсон: «Мое дело окружность» (Послесловие переводчика)

Что сказать о ней? Она – загадка, и мы восхищаемся ею отчасти и потому, что никогда не разгадаем.

Имя поэта – тайна. Кто-то подметил притягательную странность этого сочетания: хрупкого «Эмили» с мужественным и непререкаемым «Дикинсон». Она – та самая Эмили, которая, прожив «крошечную микроскопическую жизнь» в уединении маленького американского городка, своего дома и сада, теперь ходит по всей земле как великая Дикинсон.

Были координаты во времени и пространстве:1830–1886, Амхерст, Массачусетс (адрес она не поменяла ни разу).

Есть автопортрет – она оставила его нам в одном из своих удивительных писем: «… я маленькая, как крапивник; волосы – каштан, глаза как вишни, оставленные гостем на дне стакана».

В этих скупых словах – и вся ее таинственная пламенная натура, и ее оставленность, одновременно трагичная и благодатная. Тот точнейший штрих, которым художник говорит все. Punctual – пунктуальный, точный – одно из любимых слов ее словаря.

Затворничество Эмили стало легендой еще при ее жизни. После амхерстской гимназии, она поступает в женскую семинарию в Маунт Холиок, но, проучившись там один год, возвращается домой к отцу. И все-таки «затвор» – это не про нее. Сузившись снова, ее пространство парадоксальным образом расширяется, а время сжимается так, что она совсем перестает замечать его.

Любовь приходила к ней дважды, и дважды жизнь «закрывалась», не дождавшись конца. Между тем на сцену, никем не замеченные, выходят ее стихи. К1858 году она уже переписывает их чернилами и собирает в маленькие пачки, перевязанные ниткой. В этот год ею написано пятьдесят два стихотворения. В1862 году, на который приходится пик ее творческой силы – триста пятьдесят шесть! Они, эти первые перевязанные ниткой листочки, и определят ее выбор. Едва удостоверившись, что они «живые и дышат», она без колебания очерчивает свой круг.

«Мое дело – окружность», – напишет она в письме. К этой загадочной фразе мы еще вернемся.

Затворницы нет – есть поэт. Для монашенки она была слишком влюбленной в этот мир. Кроме того, ее свободная натура не могла мириться с догмой. Радостно веря в Бога, она так и не сумеет стать прихожанкой. Проповеди ей скучны, в церковь не ходит, церковным правилам не подчиняется:

«Бог сидит здесь и смотрит мне в самую душу – правильные ли мысли меня посещают…» «Я абсолютно верю Богу и его обещаниям, и все же не знаю почему, чувствую, что мир занимает первейшее место в моих привязанностях».

Тихая гавань Эмили оказывается бурным морем. Ее любви, света, опасности, бездны, высоты хватило бы на многие и многие обделенные всем этим жизни. И если обыватель, впрочем, совершенно невинно, высказывает к ней жалость и сочувствие, то она, столь же невинно, спрашивает в одном из писем:

«Как большинство людей живет без мыслей? В мире много людей: Вы наверняка встречали их на улицах – как они живут? Откуда они берут силы одеваться по утрам?»

Она нашла свой рай на земле – в себе, в своей неохватной любви к миру. Такими или похожими глазами смотрел некогда на мир Франциск Ассизский, проповедовавший ласточкам и рыбам, называвший солнце братом и луну сестрой. Ей, как и ему, открылось, что все в природе связано узами любви и родства. Природа – братство, ее братство, она здесь своя – о, сколько прекраснейшей родни!

«Когда ты писала мне в последний раз, я помню, падали листья – теперь идет снег… разве листья не братья снежных хлопьев?»

Стихи становятся ее театром, она играет за все мироздание, хотела бы стать всем – придорожным камнем, цветком, травой.