Двадцать лет до рассвета (СИ)

А свечи в моих храмах когда-нибудь гасли во время молитв? вопросом на вопрос отвечает Эотас. Вайдвен только глупо хлопает глазами, таращась на невозмутимый огонек. Да, конечно, он видел потухшие свечи в храме, но чтобы свеча гасла, пока идет молитва… наверное, ни разу.

— А разжечь свечу молитвой тоже можно? — спрашивает Вайдвен, потому что он с детства из всех возможных вопросов выбирает самые дурацкие. Не иначе, уродился таким.

Эотас улыбается — ясный лучистый свет согревает Вайдвена изнутри.

Лучше кресалом.

Вайдвен смеется, хотя такой ответ, конечно, немного разочаровывает. Отчего-то с Эотасом удивительно легко — он никогда не мог и представить ничего подобного. И, в отличие от отца, Эотас не спешит швырять его в озеро или грозиться, что не пропустит в Колесо. Если бы Вайдвен сболтнул бы что-нибудь подобное при отце лет пятнадцать назад, розги были бы ему обеспечены…

Старая злость вскидывается привычной волной, и Вайдвен готов к ней, как и всегда. Но в этот раз на пути волны оказывается маленькая свеча; яркий огонек вздрагивает, когда ледяной вал обиды и гнева обрушивается на нее. Вайдвен на какой-то ужасающе долгий миг пугается, что она погаснет; пугается так сильно, что забывает разом всю свою злость.

Но свеча выдерживает. Свет тускнеет, колеблется, но не меркнет полностью, и уже мгновением позже Эотас, как и прежде, обнимает его все таким же любящим и искренним теплом. Вайдвен замирает от стыда: разве он может марать подобную чистоту человеческой грязью; разве может допустить, чтобы ясное сияние хоть немного помутнело от его обид и сомнений?

— Ты… ты правда хочешь остаться со мной? — Вайдвен с трудом сглатывает болезненный ком в горле и крепко стискивает ладонями край скамьи. Он, наверное, не выдержит, если Эотас уйдет. Если оставит его без чудесного теплого света — в полном одиночестве, в вайдвеновой собственной темноте. Но иначе Вайдвен не может. — Тирш… он ведь всё-таки прав. Ну, про то, что я такой себе праведник.

Ты боишься, что не заслужил моего света?

Голос Эотаса звучит почти изумленно. Вайдвен отводит взгляд от горящей на столе свечи, будто бог зари и без этого не видит всю его душу насквозь.

— Чего тут бояться, — наконец говорит Вайдвен после долгого молчания, — сам знаю, что не заслужил.

Солнечные лучи прошивают его золотыми иглами, распиная, будто наколотого на булавки мотылька, перед внимательным взором Эотаса. Вайдвен не сопротивляется — как он может? Эотас отпустил бы его, наверное, не стал бы мучить насильно, но Вайдвен принимает его право видеть и судить; без сомнений, пусть и со страхом — как и в прошлую ночь. Как и в прошлую ночь, средоточие света касается его собой, и Вайдвен давится ослепительным потоком непостижимой мощи, будто пытается выпить одним глотком горную реку.

Я понимаю, наконец говорит бог. Его голос звучит громче церковных колоколов, даже если бы те звенели в одном шаге от Вайдвена. Но сияние отпускает его, отдаляется, замыкаясь вновь в скромной свече и милосердно позволяя своему смертному сосуду вновь стать самим собой. Твой разум не сумел полностью принять знания, что я передал тебе при первой нашей встрече. Это многое объясняет.

Вайдвен напряженно вслушивается, но Эотас замолкает, не торопясь оглашать своё решение.

— Я кое-что помню, — на всякий случай сообщает ему Вайдвен, подождав немного. — Про Редсерас и всякие божественные штуки.

Как произносятся непонятные слова, относящиеся ко «всяким божественным штукам», Вайдвен не уверен, поэтому благоразумно не произносит их вслух. Раз уж Эотас читает мысли — сам и прочтет, если захочет.

Внутри теплеет: Эотас всё понимает и совершенно не винит его. Но его грусть все равно ощутима — диссонансной нотой, болезненно жаркой трещиной в сердцевине света.

Я боюсь, что ни один смертный разум не сможет принять эти знания так, как я надеялся. Любые мои объяснения без необходимой основы потребуют упрощений, которые могут лишить сами объяснения смысла.

— Ну, знаешь, — немного возмущенно говорит Вайдвен, — может, мы и не такие мудрые, как боги, но все-таки не совсем уж… безнадежные. Я — ладно, я-то просто ворлас выращиваю. Но весь смертный род — это уж слишком. Мы много чего сделали безо всяких богов…

Конечно, серьезно соглашается Эотас. И я уверен, что вы достигнете куда большего, чем мы когда-либо могли.

Он будто бы знает это так же точно, как то, что завтра солнце поднимется на рассвете и зайдет на закате. С его уверенностью не просто невозможно спорить — Вайдвен не находит в себе сил даже сомневаться в ней. Просто Эотас задумал что-то невозможное, и значит, это невозможное обязательно сбудется, чего бы там Вайдвен или кто-то еще ни хотел.

Он только надеется, что Эотас задумал что-то и вправду хорошее.