Двадцать лет до рассвета (СИ)

Это совсем не похоже на путь света. Многие славят Божественного Короля, но немало людей все еще не верят, что это в самом деле Эотас. Эотас не призывал бы людей к восстанию. Эотас покарал бы нечестивцев, осквернивших убийством священный герб солнца. Эотас учил бы людей смирению, а не этой кровавой заре…

Огонек свечи тревожно вздрагивает. Вайдвен торопливо укрывает его ладонью: страх и неверие людей происходят только от того, что они не знают, какой Эотас на самом деле. Вайдвен носит его в себе, а всё равно — сколько сам сомневался.

Я сожалею о гибели этих людей. Они совершили зло не из жестокости, но ведомые отчаянием и страхом. Пламя трепещет в ладонях Вайдвена, мечется из стороны в сторону, будто терзаемое незримой болью. И вдруг успокаивается — вытягивается золотой каплей огня ввысь. Но те, кто покарал их, отметив моим гербом, служили моей заре.

— Чего? — недоверчиво переспрашивает Вайдвен. — Да какой же эотасианец будет таким заниматься?

Люди, что видели зарю, рожденную в крови бога и человека, расплатившихся позором и болью за отданный безвозмездно свет. Для нас это было искуплением. Для них — жертвой, и цена ее велика. Когда они увидели ее оскверненной, это пробудило в них гнев.

Хель их подери. Вайдвен наконец начинает понимать, что именно они сотворили с Редсерасом.

Все эти люди видели, как святого, носящего Эотаса в своей плоти, высекли на площади за попытку помочь своему народу. Когда он взошел на престол, люди уверовали в его свет и всерьез задумались над искуплением собственных грехов, поскольку непременно искупление должно было следовать за зарей, этому учили их все молитвы. Когда Божественный Король издал указ о снабжении, это был жест помощи, это было самое что ни на есть эотасианское деяние, которое только могло прийти Вайдвену на ум.

Нашлись те, кто обесценил любовь бога и низвел ее до цены пары повозок с зерном. Люди не простили им оскверненного света. Они сидят на божественной любви надежней, чем последний доходяга сидит на свефе.

Но, может быть…

Может быть, это правильно?

Вайдвен прислушивается к Эотасу, и его душа отзывается эхом на грусть бога, скорбящего о ненужных смертях, и звенит резонансом рассветного пламени от его радости. Люди защищают людей — так, как умеют, так, как научило их смутное время. Люди защищают своего правителя и бога. Они ищут искупления — при мысли об этом огонек свечи в руках Вайдвена горячо вспыхивает, заставляя того отдернуть пальцы.

— Осталось только объяснить любителям искупления, что те, кого они убивают, уже ничего не искупят, — ворчит Вайдвен. Золотое пламя неожиданно льнет к его ладони, касаясь кожи лихорадочным жаром:

Есть те, кто намеренно творит зло в наше имя. Сторонники Аэдира, ожидающие возможности вернуть Редсерас во власть ферконинга. Служители моих храмов, пользующиеся своим положением и моим гербом.

Вайдвен недоверчиво глядит на мерцающий огонек.

— И почему ты их не покараешь?

Я хочу, чтобы весь народ Редсераса знал об этом.

— В Энгвите что, публичные наказания были самым веселым развлечением?

Мне казалось, тебе тоже понравилось, невозмутимо отвечает Эотас. Вайдвен фыркает, они смеются вдвоем, и это больше не кажется странным — странным кажется только то, что каждый человек на смертной земле еще не беседует с Эотасом вот так. Он ведь был задуман другом людей. Он ведь и сам хочет быть их другом, а не повелителем…

— Слушай, — задумчиво говорит Вайдвен, ставя свечу обратно на стол, — а зачем вы это затеяли? Ну, все эти религии и прочую ерунду. Тебе ведь это самому не нравится.

Так было проще. В мерцании огонька ему чудится вздох. Боги очень редко вмешиваются в жизнь смертных, и этому есть причина. Любое наше действие несет огромный потенциал изменений, который людям нечем компенсировать. Если бы мы остались в Эоре, мир смертных превратился бы в гладиаторскую арену, где сражались бы фавориты богов. Религиозные фанатики… государства… народы. Мы ушли, чтобы дать вам возможность развиваться самостоятельно. Сегодня люди видят во мне того, кого хотят видеть — но ты и сам об этом знаешь, ведь ты тоже представлял меня иначе.

— Ага. Решил, что ты пришел меня казнить, — Вайдвен хохочет, запрокинув голову. Теперь это и правда выглядит до невозможного нелепо — Эотас, пришедший казнить смертного за богохульство! — Ты когда-нибудь кого-нибудь осуждал на смерть?

В смерти нет никакого искупления, возражает Эотас. Самая суровая кара, которую я назначил когда-либо смертному человеку, была вечностью.

Вечностью? Наказание кажется Вайдвену странным, пока он не понимает, в чем дело. Вечность — долгий срок. Даже для искупления самых страшных грехов.

— В чем был виновен этот человек?

Она провозглашала правду. И она ошибалась. В ошибке нет преступления, пока это не становится религией.

— Вы… спорили о религии?

Вайдвену чудится смех, но в нем нет ни единой искры радости. Пламя свечи остается неподвижным.

В Энгвите только и разговоров было, что о религии. О чем еще спорить, когда вы становитесь богами.

— И наказание все еще длится? — Огонек утвердительно сияет. — И сколько еще осталось?

Вечность.