Двадцать лет до рассвета (СИ)

Самый темный час — перед рассветом. Идет последний месяц зимы, и солнце над заснеженными полями холодно как никогда.

В Божественном Королевстве больше нет места для храмов иных богов. Указом правителя-святого эотасианство провозглашается единственной религией Редсераса; все прочие религии объявлены вне закона. Библиотека уже почти перестала быть храмом — эотасианские жрецы распорядились книгами по своему усмотрению, часть оставив, часть отправив в школы, а часть…

Ирит не отводит взгляда от хрупких черных страниц. От случайного сквозняка обрывок сгоревшего пергамента крошится безмолвной угольной пылью.

— А книги зачем сжигать, — бесцветно и как-то почти жалко говорит он. От прежней спокойной уверенности в его голосе не осталось и следа. — Я просил спрятать их, спрятать или продать — чтобы не пропали… зачем?..

Вайдвен тянется к нему эотасовыми лучами, но свет проливается в пустоту и тает, никому не нужный. Жрец Ваэля отказывается от милости чуждой ему зари.

— Зачем тебе это? — Ирит оборачивается и прямо встречает его взгляд. Бывший библиотекарь сдерживает гнев и злую бессильную обиду, но Вайдвен видит его душу взором Эотаса — она кричит от боли.

— БОГИ, ЗАБЫВШИЕ О СВОЕМ ДОЛГЕ, НЕДОСТОЙНЫ СЛУЖЕНИЯ. Я ПРИВЕДУ ЛЮДЕЙ К СВОБОДЕ.

— Даже если тебе придется заковать их в цепи? — тихо произносит Ирит.

Солнце внутри вспыхивает ярче. Вайдвен различает свой и эотасов гнев, свое и эотасово отчаяние, и — вопреки им — горькое осознание необходимости подобного зла.

— ТЕ, КТО ПРИМЕТ ЗАРЮ, ПОЙДУТ СО МНОЙ КАК РАВНЫЕ МНЕ. ТВОЙ БОГ СКРЫВАЕТ ИСТИНУ ОТ СМЕРТНЫХ, НО ДАЖЕ ХРАНИМЫЕ ИМ ТАЙНЫ УВИДЯТ СВЕТ НА ЗАРЕ.

— Ваэль не допустит подобного.

Вайдвен поворачивает голову. Ослепительные копья лучей пронизывают упрямого библиотекаря насквозь, заставляя того заслониться рукой от нестерпимо жгущегося солнца. Не говоря ни слова, Вайдвен шагает вперед, к исчерченному магическими формулами алтарю владыки тайн, который не посмели тронуть эотасианские жрецы и сопровождающая их стража.

Он чувствует присутствие иного бога. Нет, не так — Эотас чувствует его. Пустоте приходится тронуть смертный сосуд своего брата призрачным касанием на грани неведомого, чтобы Вайдвен в самом деле ощутил на себе взор Ваэля.

Он вовсе не сердится, отстраненно понимает Вайдвен. Ни на эотасианцев, ни на жрецов, ни на самого Эотаса. Ему, в целом…

…по нраву новая загадка?

Если Ваэль и Эотас и успевают о чем-то побеседовать, Вайдвен этого не замечает. Только солнце в груди разгорается всё жарче, заливает обжигающим светом всё вокруг — так, что Вайдвену кажется, вместо крови его тело наполнено чистым огнем. Солнечное пламя выжигает собой сумрак, не оставляя в храме ни единой тени, способной сокрыть внутри мельчайшую единицу знания.

А потом, когда держать огонь в себе становится совсем нестерпимо, Вайдвен выдыхает — и свет вдруг растворяется в воздухе, впитывается в камень, словно вода в изголодавшуюся по дождям землю. На алтаре перед ним больше нет ни одного символа.

И Ваэля здесь тоже больше нет.

Вайдвен поворачивается и выходит из библиотеки, не говоря ничего. К чему слова — то, что они только что сделали, куда красноречивей слов.

К тому же, напротив бывшего святилища Ваэля остался еще один храм.

Семь алтарей. Девять богов. Вайдвен глохнет от их голосов, неразличимых, но звучащих так отчетливо под сводами их храма. Они кричат, спорят, спрашивают, угрожают, требуют, предупреждают. Вайдвен не может разобрать ни слова — боги не говорят на человеческих языках; он слышит только эхо интерпретаций, раздающееся сквозь свет.

Эотаса не останавливают ни угрозы, не требования. Он выжигает один алтарь за другим, наверное, впервые со времен Энгвита лишая богов права на души людей.

Чаша с темной, как беззвездное ночное небо, водой; в чарующем шепоте моря Вайдвену чудится предостережение — и великая скорбь. Эотас понимает ее. В глубине рассвета расцветает багряно-розовый всплеск сожаления, но его почти сразу вымывает ослепительным белым светом радости. Под этим огнем чаша выкипает до последней капли.

Арка, сплетенная из фигур близнецов, скрывающая за серебристой вуалью алтарь с подношениями. В Редсерасе почти никто не поклоняется Берасу — на что людям безжалостный властитель цикла жизни и смерти, когда над лиловыми полями сияет свет фонаря Гхауна, защитника и проводника? Эотас сжигает торжественную вуаль без тени сомнения, и арка близнецов остается беззащитно нагой, лишенной эгиды вдруг ставшего бесполезным божественного таинства. Берас уходит в молчании, подобающем стражу смерти.