Двадцать первый: Книга фантазмов

— Так это он не хочет лавку терять! Отец твой не за страну болеет, а за имущество волнуется. Поэтому он и не уезжает, — снова раздался злорадный голос Кирилла. — В недалеком будущем, когда все разъедутся, эту землю будут населять одни торговцы. Вместо государства будет Торговая палата.

— Да перестанешь ты злобствовать?! — Гордан в бешенстве даже привстал с места. — Кто ты такой? Что ты сделал за свою жизнь?..

— Я возил! Полжизни я возил, полжизни меня возили. Что я еще сделал? Одного ребенка. Больше надо было сделать?! Точно, вот это меня и беспокоит. Зазря я потратил жизнь. А знаешь, это все почему?

— Что ж, послушаем и эту великую мысль… — в раздражении повернул к нему голову Гордан.

— Из-за того, что в облаках я витал. В отличие от вас, мы считали, что спасаем мир, все больше о других думали. Мы боролись за идею, а что есть у вас?

— Если вы спросите меня, молодой человек, то я вам скажу, что думаю так же, — вступила в разговор учительница. — Такие идеи, как у… господина, я никогда не разделяла. Коммунизм презирала, но и я думаю, как он, так же…

— Ясное дело! Мы — одно поколение!.. Хотя, мне кажется, ты немного старше… — ехидно добавил железнодорожник.

— …иногда я спрашиваю себя: Удалась ли моя жизнь? Был у меня муж, земля ему пухом, только вот детей у нас не было. Я когда-то думала, ну, что ж — нет у меня своих детей, зато есть ученики. Если нет собственных, буду воспитывать чужих, молодое поколение. Все равно — это наши дети, за ними будущее страны. Теперь-то я вижу, кого мы вырастили. И они, — она указала головой на Кирилла, — и мы. А почему так вышло? Не знаю… Мы не учили их быть грубыми и бездушными. Мы прививали им любовь к труду, уважительное отношение к старшим…

Тут Кирилл вскочил со своего места.

— Ну, наконец-то! — воскликнул он с радостным выражением на лице.

Гордан и учительница посмотрели на него с недоумением.

— Поезд! — сказал он им. — Поезд идет!

Они повернулись и вдалеке увидели состав, который приближался к вокзалу. Из-за горячего дрожащего воздуха состав в своем движении, казалось, подпрыгивал на рельсах — то влево, то вправо, что выглядело странным, совсем нереальным.

Кирилл наклонился, взял в руки плетеную сумку с ракией и переместился поближе к железнодорожному полотну, а женщина, повесив сумку на плечо, подняла свой клетчатый чемодан и встала рядом с железнодорожником.

Поезд въехал на станцию и со скрежетом остановился.

— Киро! — крикнул Гордан, — подождите, я тоже с вами!

Он поднял с земли рюкзак и бросился к вагону как раз в тот момент, когда состав тронулся, резко заскрипел и медленно пошел по раскаленным рельсам, постепенно отдаляясь от железнодорожного вокзала странно изменившегося Скопье.

34

Профессор Кавай начал ждать выходных и готовиться к поездке в Охрид сразу же после встречи с Пипаном. Теперь он понимал, почему всю жизнь чувствовал душевное родство с этим человеком, который оказался не просто строителем неких новых объектов, а созидателем лучшего мира — как сам Кавай, он желал добра людям и стране, в которой они жили.

Они не поддались рутине, в них не угасла мечта. Их не поразила страшная болезнь меркантильности и накопительства, превратившаяся в эпидемию, от которой все более массово и без надежды на выздоровление страдало общество по всей его вертикали, и чем выше, тем сильнее. Как грибы после дождя, замечал Кавай, вокруг появилось огромное количество лжеинтеллигентов, которые на публике высказывали идеалистические и альтруистические взгляды, а на деле вели себя как крайние прагматики и эгоисты. В отличие от таких людей, которых все глубже, как выражалась Майя, засасывало болото, этих двоих, Кавая и Пипана, несли прозрачные воды старых идеалов.

Кавай от колес до крыши осмотрел свою Фольксваген-букашку, машину, которую Майя называла своей «старшей сестрой», потому что она стала членом семьи Каваев еще до того, как она родилась. Ей дали и кошачье имя Мици, частично за нежный дымчато-голубой цвет, но главным образом, за те девять жизней, которые автомобиль профессора Кавая без особых проблем прожил на протяжении последних тридцати пяти лет. Приведя Фольксваген в порядок, Климент Кавай вернулся домой. Открыл шкаф, достал оттуда чемодан и рюкзак с термосом для воды, который Майя использовала для походов за город. Рюкзак показался ему наиболее подходящим для авантюры, которую они задумали с Пипаном. В тот момент зазвонил телефон.

— Майя! — обрадовавшись, прокричал отец в трубку. — Как ты, милая?

— Отлично! А как вы, дорогой профессор? Мне тебя не хватает, — сказала она. Было прекрасно слышно, как будто она звонила откуда-то поблизости.

— Главное, чтобы продвигалась твоя диссертация, — нейтрально отозвался Кавай, чувствуя при этом, как от избытка чувств у него собирается комок в горле.

— Все хорошо. Мы определили тему. Как ты? Что там у вас нового?

— В выходные хочу поехать в Охрид, — ответил, улыбаясь, Кавай, вместе со словами посылая дочери через океан свою счастливую улыбку.