Двадцатое столетие. Электрическая жизнь (старая орфография)

— Вы только что видли, Эстеллочка, одно изъ самыхъ удачныхъ примненій фонографа. — He думайте, однако, чтобы оно было единственнымъ въ своемъ род. Такъ, напримръ, мамаша хранитъ у себя фонографическое клише перваго моего младенческаго крика при появленіи на свтъ Божій. Мн самому доводилось нсколько разъ слышать этотъ крикъ, фонографически уловленный моимъ родителемъ. Само собой разумется, что можно сохранять въ вид фонографическаго клише не только первый крикъ младенца, но и послднія предсмертныя слова близкаго родственника, или даже какого-нибудь отдаленнаго предка… Случай познакомилъ меня надняхъ съ другимъ превосходнйшимъ примненіемъ фонографа. Оно, видите ли, въ нсколько иномъ род, но эффектъ тоже выходитъ поразительный!.. Надо будетъ это вамъ разсказать… Какъ вамъ извстно, общій нашъ пріятель Сюльфатенъ, человкъ недоступный никакимъ увлеченіямъ, тревожитъ всхъ съ нкотораго времени изумительной своей разсянностью. Вообразите-же себ, что я нашелъ ключъ его тайны и выяснилъ истинную причину этой разсянности: почтенный инженеръ-медикъ измняетъ наук; сердце его не принадлежитъ уже ей всецло!

— Г-нъ Ла-Героньеръ замтилъ вдь это еще въ Бретани.

— Тогда были еще только цвточки по сравненію съ тмъ, что длается съ Сюльфатеномъ теперь! Мн надо было на-дняхъ освдомиться у него о чемъ-то. Я зашелъ въ маленькій особый кабинетъ, куда инженеръ-медикъ Сюльфатенъ запирается для размышленія о предметахъ особенно важныхъ, напримръ, въ тхъ случаяхъ, когда ему надо разршить какую-нибудь особенно сложную и трудную научную задачу. Вдругъ я слышу въ этомъ святилищ Минервы женскій голосъ, говорящій съ глубоко прочувствованнымъ выраженіемъ: «Милый Сюльфатенъ, обожаю тебя и никого кром тебя во всю жизнь любить не буду!»… Можете вообразить себ мое изумленіе! Я, признаться, не утерплъ и позволилъ себ бросить нескромный взглядъ сквозь полуотворенную дверь, но не увидлъ въ кабинет даже и тни красавицы, плнившейся Сюльфатеномъ. Оказалось, что онъ слушаетъ сладкія рчи фонографа, стоявшаго у него на письменпомъ стол.

— Вы, разумется, поспшно ретировались?

— Какъ-бы не такъ! Напротивъ того, я вошелъ. Сюльфатенъ, словно внезапно пробужденный отъ чарующей грезы, поспшно остановилъ фонографъ и сказалъ обычнымъ невозмутимо серьезнымъ тономъ: «Опять фонограмма изъ Чикаго. Тамошняя академія наукъ сообщаетъ снова нкоторыя возраженія пo поводу сдланныхъ нами за послднее время примненій электричества. Эти американскіе ученые, съ позволенія сказать, настоящіе ослы!» Признаться, мн было не легко сохранить надлежащій декорумъ. Я невольно подумалъ о томъ, что у этихъ американскихъ ученыхъ очень пріятные и нжные голоса. Во всякомъ случа теперь мы посмемся вдоволь. Пойдемте-ка въ кабинетъ къ Сюльфатену! Я подготовилъ ему тамъ маленькій сюрпризъ.

— Что же такое вы сдлали?

Жоржъ остановился на порог лабораторіи.

— Дйствительно, обдумавъ хорошенько, я зашелъ, пожалуй, уже слишкомъ далеко…

— Какимъ это образомъ?

— Признаться, я позволилъ себ отчасти даже неделикатность. Пользуясь тмъ, что Сюльфатенъ отвернулся, я похитилъ у него фонографическое клише объясненій американскаго ученаго и…

— И что же?

— Приказалъ воспроизвести его въ ста пятидесяти экземплярахъ, которые и размстилъ въ фонографахъ нашей химической обсерваторіи, соединивъ вс вмст электрическимъ проводникомъ. Теперь все у меня тамъ, какъ говорится, начеку. Самъ Сюльфатенъ, усаживаясь въ кресло, замкнетъ токъ, и сто пятьдесятъ фонографовъ повторятъ ему то самое, что говорилъ тогда американскій ученый!

— Боже мой, что вы сдлали! Бдняжка Сюльфатенъ! Скоре отымите проволоку!..

Жоржъ еще колебался.

— Вы тоже думаете, что я зашелъ уже слишкомъ далеко? Теперь, однако, длу не поможешь. Вотъ и Сюльфатенъ!

Въ главной лабораторіи, передъ разными приспособленіями и приборами самыхъ странныхъ формъ и разнообразнйшей величины, среди нагроможденныхъ книгъ, исписанныхъ бумагъ, ретортъ, колбъ и разныхъ физическихъ инструментовъ, работало человкъ пятнадцать первоклассныхъ ученыхъ. Все это были люди серьезные, боле или мене бородатые и вс безъ исключенія лысые. Одни изъ нихъ сидли, углубившись въ размышленія, другіе же внимательно слдили за производившимися опытами. Сюльфатенъ медленной поступью вошелъ въ эту лабораторію, заложивъ лвую руку за спину и слегка постукивая себя по носу указательнымъ пальцемъ, что служило у него признакомъ самаго интенсивнаго мышленія.

Сотоварищи его были до такой степени заняты каждый своимъ дломъ, что никто даже и не поднялъ головы, когда онъ прошелъ мимо въ свой уголъ и потихоньку пододвинулъ себ кресло. Передъ тмъ, однако, чмъ ссть, онъ, стоя у стола, началъ тамъ разбираться въ груд бумагъ и разныхъ приборовъ. Видя, что онъ еще не садится, Жоржъ хотлъ уже на цыпочкахъ подбжать къ его креслу и перерзать проволоку. Задуманная имъ не совсмъ приличная шутка, разумется, осталась бы тогда невыполненной, но судьба судила иначе. Какъ разъ въ это самое мгновенье Сюльфатенъ, находившійся все еще въ состояніи глубокой задумчивости, тяжело опустился въ кресло.