Двадцатый век. Изгнанники: Пятикнижие Исааково; Вдали от Толедо (Жизнь Аврама Гуляки); Прощай, Шанхай!

— Милая моя Изольда… Теперь ответь мне — я спрашиваю тебя совсем серьезно. Очень серьезно: ты готова пойти со мной моей дорогой?

— Нет.

— Хочешь, чтобы я навсегда переехал в Пловдив?

— Нет.

— Останешься с ним?

— Да. Это показала и кофейная гуща, когда старый Костаки гадал тебе. Не знаю, что там увидел он, но в области гаданий мы, армянки, опытные ворожеи.

— Да, помню, — вздыхаю я. — Камера-обскура. И что в ней было предсказано?

— Я увидела тебя и меня в двух концах долгого светлого пути. Идем навстречу друг другу, но дорога прерывается в двух местах. И невозможно идти дальше.

— Первый раз, когда нам было по двенадцать лет?

— Да. Второй, когда нам уже не двенадцать, — и она снова ласкает губами мое голое плечо.

В это мгновение звонит телефон.

Аракси вздрагивает и отстраняется от меня.

— Это муж. Он знает, что я с тобой.

Телефон снова звонит — громко, настойчиво. Я, как испуганный ребенок, которого поймали за кражей шоколадных конфет, малодушно спрашиваю:

— И что мне делать?

— Просто сними трубку.

— А если это твой муж?

— Все равно сними трубку.

С опаской тянусь к телефону, будто он из раскаленного железа. Снимаю трубку:

— Да, — говорю сухо и деловито, словно по моему голосу на том конце провода могут догадаться, что рядом со мной лежит голая женщина.

Облегченно перевожу дух: это Димитр, сын учителя Стойчева, тот самый — с тремя детьми, больной супругой и прочими прелестями.

— Нет, — говорю в трубку, — не надо подниматься, я сам к тебе спущусь. Сядь в баре, закажи что-нибудь. Я сейчас приду.

49

Митко стремительно встает мне навстречу, лицо его выражает тревогу. Неизвестно почему, он все время оглядывается по сторонам и испуганно шепчет, вместо того, чтобы говорить нормально. В баре шумно, как в большинстве подобных заведений в этих балканских местах, где почти невозможно найти тихое укромное местечко.

— Ты уже знаешь?

— Что я должен знать? — спрашиваю в полном неведении. — Сначала сядь, успокойся. Коньяк или виски?

— Оставь, потом. Я ведь все приготовил. Адвокату нужна была только доверенность, но вот…

— Что?

Он снова оглядывается, набирает в грудь воздуха — в груди при этом, как и в прошлый раз, свистит.

— Ваш дом сгорел.

— То есть… Как сгорел? Ведь я же позавчера…

— Ну да, позавчера. Он сгорел нынче ночью. Дотла. Хорошо, что обошлось без жертв, цыгане вовремя выбрались.

Задумчиво почесываю кончик носа, долго молчу. Как говорит старый грек, моя душа еще наверху, на пятом этаже, в оранжевой комнате. Рядом с ней, с Аракси.

Подходит официант — они всегда появляются не тогда, когда нужно тебе, а когда хочется им.

— Тот же самый коньяк?

— Два коньяка. — Потом, когда он уже удаляется, кричу ему вслед: — И содовой.

Во рту у меня пересохло — то ли от новости, а может, от чего-то более приятного, которое произошло совсем недавно.

Наконец спрашиваю:

— И как же это произошло?

— Согласно полицейскому протоколу, обитатели разожгли огонь в какой-то прохудившейся буржуйке. Они же утверждают, что никакого огня не разжигали, что дом загорелся снаружи, на крыше. Одновременно со всех сторон.

— Готов побиться об заклад, что так оно и было.

— И я не сомневаюсь. Это те бандиты. Я там побывал, люди из окрестных домов говорят, что когда стемнело, наверху видели черный джип, а вокруг шныряли какие-то люди.

— Полиция, конечно же, не может установить, кто такие, и что на самом деле случилось?

Митко горько усмехнулся:

— У нас так. Иногда полиция хочет установить истину, но не может. Очень часто может, но не хочет.

— И в чем проблема?

— В цвете купюр. Предпочтение отдается зеленому. Вычеркни дом из своих планов, Берто. То, что ты задумал, к сожалению, не получится.

— Видимо, так. Шах и мат. Они победили…

— Они всегда выигрывают. Всегда бьют в десятку.

— Но все же остался какой-то участок «А» тире 4. Если хочешь, могу его тебе подарить при условии, что ты его им не продашь.

— Это означает, что меня найдут повешенным на чердаке. В полицейском протоколе будет отмечено, что смерть наступила от неосторожного обращения с прохудившейся буржуйкой.

— А не спутает ли их планы мой отъезд? Знаешь, хотя бы в качестве утешительной награды.

— Раз нет двух кирпичей и крыши поверх них, значит, найдется сто один законный способ слить участки, а ты получишь в качестве компенсации два лева и сорок стотинок.

— С паршивой овцы хоть шерсти клок… Хватит на полрюмки коньяка. Мне очень жаль, Митко, что мы не сможем даже напиться как следует. Я уезжаю. Мы — уже старые мальчики, вряд ли снова увидимся на этом свете. А насчет существования того, что на небе, я крепко сомневаюсь. Виноват и твой отец, он учил нас верить только этому, осязаемому и доказуемому. Всегда вспоминаю его с умилением…

Снова погружаюсь в раздумья. Затем отливаю немного коньяка в пепельницу. В память о товарище Стойчеве, классном руководителе второго «А» класса прогимназии, и его уроках природоведения.