Дважды контрразведчик

Я долго терпел собачью несправедливость и потом пожаловался маме. Мама предложила пройти домой в воскресенье мимо этой дворняги, а сама она сопровождать будет меня сзади. Я так и сделал. Когда дворняга, оскалив зубы, гавкала на меня, то получила от мамы длинной палкой такой удар по спине, что с жалобным воем сразу убежала к себе. В следующий раз я пошел в школу и взял с собой эту палку. Едва собака попыталась погнаться за мной, я остановился и замахнулся на нее; поджав хвост, она кинулась в свой двор и больше не показывалась. Так я с помощью мамы победил свой страх перед собаками. Понял, что нельзя показывать свой страх никому. Собаки кусают трусов, чувствуя нутром состояние человека. Смелых они боятся.

Школа

Уроки я делал за несколько минут и никогда дома, только в классе. Первых полгода нашим классным руководителем была Дарья Васильевна, ширококостная, с желтыми глазами и волосами, всегда злобная тетка. По‑моему, она меня и всех нас ненавидела. И я ее ненавижу до сих пор, хотя она давным‑давно умерла. К школьному времени я сам давно научился читать и на чердаке под лунным светом зачитывался детскими книжками. Считал до тысячи. Но по ее указанию все мы должны были утром приносить по сто палочек для счета, связанных по десять штук. Мои возражения она не принимала и каждый раз, увидев, что я не принес палочек, выгоняла меня с занятий. Я шел во двор, с прутиков нарезал сто палочек, связывал их по десять. Приносил, показывал ей, и она разрешала мне присутствовать на остальных уроках. После окончания уроков каждый день, размахнувшись, выбрасывал эти палочки за забор школы. А наутро все повторялось. С тех пор у меня на указательных пальцах обеих рук шрамы от порезов ножом.

Потом нашим классным руководителем стала Софья Федоровна, которая всех нас не только любила, но и уважала. За первую же контрольную по математике я получил пятерку, а потом и за все последующие контрольные, насколько помню. Я не мог усидеть в классе весь урок и хотел гулять. Но ни разу Дарья Васильевна меня не отпустила, хотя я и придумывал разные причины для этого. Она меня видела насквозь и пресекала любую мою вольность. А Софья Федоровна не ставила меня в угол, как некоторых других нарушителей, а говорила: «Вова, иди погуляй!».

Я уходил из класса, бродил по пустым коридорам, двору, но уже через десять минут скучал по классу и возвращался обратно. Сидел и терпел. Так учительница меня приучала к порядку, не унижая и не наказывая. Один раз меня поймал на такой прогулке строгий директор школы. У нас, учеников чериковской школы, был условный сигнал тревоги для своих: крик «36!». Он означал, что где‑то рядом директор школы. Я слишком поздно среагировал на крик «36!», и директор меня поймал. Не поверив, что меня отпустили, привел в класс и спросил об этом Софью Федоровну. Та подтвердила, что дала мне разрешение на прогулку. Но я все равно в дальнейшем, услышав крик «36!», на всякий случай улепетывал, сломя голову. В конце года мне вручили похвальную грамоту за отличную учебу. Вручал директор школы в актовом зале на сцене. Как и все выходящие на сцену отличники, я, взяв в обе руки похвальную грамоту и показывая ее всему коллективу, громко прокричал: «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!».

Когда я учился в пятом классе, 5 марта 1953 года умер руководитель государства Иосиф Виссарионович Сталин. Помню толпу народа возле клуба, бывшей церкви в центре города. На столбе репродуктор каждые полчаса голосом диктора Юрия Левитана передает сводку о состоянии здоровья вождя. Толпа угрюмо молчит. Идут томительные минуты и часы. Левитан объявляет, что сегодня в двадцать один час пятьдесят минут умер Сталин. Толпа взрывается.

До этого я видел на похоронах максимум по несколько плачущих людей. Здесь же одновременно сотни людей заламывают руки в неподдельном горе. Женщины уже просто воют, у молчаливых мужчин слезы бегут по щекам. Мама, непохожая на себя, с распущенными волосами, в растрепанном платке, кричит и плачет, шатается и едва стоит на ногах. В таком же состоянии все знакомые мне взрослые. Детей природа, видимо, оберегает от проявления таких эмоций. До этого несколько лет назад, когда хоронили бабушку, некоторые взрослые тоже горевали и плакали. А я совершенно спокойно сидел на телеге с ее гробом и только фиксировал все глазами.

Несколько последующих дней в школе и на учреждениях в городе были приспущены государственные флаги с черными траурными лентами на них. А в день похорон Сталина к нам в дом с реки пришли, как обычно, на перерыв рабочие, которые выпиливали из реки лед. Пили предложенный чай. Дождались ровно двенадцати часов дня, когда в Москве начались похороны. Внезапно и жалобно завыли гудки всех заводов, пароходов и паровозов в стране — их транслировало радио. Рабочие сидели спокойно и молча, никто не плакал, и только один из них уважительно сказал, что так уже было в момент похорон В. И. Ленина.