Дважды контрразведчик

Метрах в десяти от машины стоял загорелый, чисто выбритый армейский прапорщик, который, глядя сквозь меня яркими голубыми глазами с неестественно расширенными зрачками, вдруг буднично сказал: «Товарищ майор, давайте я его расстреляю». Не останавливаясь и не удостоив его взглядом, я молча прошел мимо.

Второй задержанный, захлебываясь слезами, которые ручьем хлынули по его щекам, был стар и беден. Чистые шаровары и рубашка были во многих местах заштопаны. Он сообщил, что работает чабаном у феодала, пасет его овец. Сегодня днем «шурави» опустились на своем военном вертолете, номер которого он не запомнил, рядом со стадом в горах. Забрали восемнадцать баранов и улетели. Как теперь показаться на глаза феодалу, он не знает. У него четырнадцать детей! Как и чем их кормить?! Он пешком добрался до штаба «шурави» в горах, его не стали слушать, избили, и сейчас он здесь. Что делать?.. Он снова залился слезами.

Когда я проходил с чабаном мимо прапорщика, тот стоял на прежнем месте. И снова, не повысив голос, он обратился ко мне: «Товарищ майор, давайте я его расстреляю». Начисто забыв первейшую заповедь чекиста о необходимости иметь всегда холодную голову, я заорал так, что группа невдалеке стоящих офицеров штаба армии вздрогнула и все одновременно повернулись в нашу сторону.

— Иди в горы, козёл, бери автомат и там стреляй!!! Урод!

Третий задержанный в сопровождении солдата вошел медленно и как‑то мешковато, низко нагнув голову и что‑то неся перед собой в правой руке. Я остолбенел. У него на ладони лежал человеческий глаз, от которого к пустой красной правой глазнице тянулся тонкий, извилистый, как толстая нитка, нерв. Около минуты я был в сильнейшем шоке от увиденного. Заставил себя собраться и задать вопросы через переводчика. Он — сборщик хвороста в горах. Этой работой кормит семью. Собранный хворост продает. У него был собственный старый ишак. Во время прочесывания солдаты выкинули собранный хворост, застрелили ишака и все время кричали на него, называя: «Дух, дух!». Обыскали и отобрали последние 250 афгани, зашитые им в одежду.

Когда я, внутренне потерянный и потрясенный услышанным, вел к машине этого афганца, прапорщика на прежнем месте уже не было. Там стоял молодой солдатик в еще не выгоревшей зеленой форме. Когда я поравнялся с ним, он, просительно глядя мне в глаза, произнес ту же самую ненавистную фразу: «Товарищ майор, дайте его мне, я его сейчас расстреляю!». Вне себя от гнева и ненависти к войне, которая оказалась совсем не такой, как я представлял себе по книгам и кино, я остановился, взял его за плечи, развернул к себе спиной и дал сильный пинок в зад. Солдат упал на колени, схватил выроненный автомат и бегом, не оглядываясь, молча побежал от меня.

И остальные задержанные оказались никакими не «духами», то есть вооруженными мятежниками и борцами с властью, а избитыми и ограбленными крестьянами и ремесленниками, простыми афганцами, попавшими под руку советским солдатам случайно в процессе зачистки местности. Я отвел оставшихся в ту же машину с тентом и усадил в кузов под охрану солдат. Позвонил в ХАД (афганские органы госбезопасности) и стал дожидаться их представителя, чтобы передать всех задержанных. Стоял возле машины и молча долго посмотрел в глаза своим «духам».

Не знаю, что именно они увидели в моих глазах, но вдруг одновременно все протянули ко мне руки и что‑то заговорили на своем непонятном языке. На мой вопрос, в чем дело, солдат‑узбек перевел, что все они не ели и не пили трое суток и просят воды. Мы с солдатом подошли к котлам нашей войсковой кухни и налили четыре трехлитровых банки воды из цистерны. Я взял без спросу со стола открыто лежащие две буханки хлеба и пошел к машине.

В десятке метров стояла группа старших офицеров и генералов, и все они посмотрели на нас с солдатом. Это было руководство боевой операции, только что прибывшее на двух «вертушках» из Кабула, а ранее из Москвы. Командовал операцией, как мне сказали, генерал‑полковник из Москвы. Якобы именно по итогам операции он будет защищать докторскую диссертацию. Высокий полковник из группы, видя, что я несу хлеб пленным, хорошо поставленным командирским голосом, громко отдал мне команду: «Майор! От‑с‑т‑а‑вить!!». Наверно, этот хлеб я взял со стола для командиров. Не останавливаясь и не реагируя никак на его команду, я подошел к машине и протянул пленным хлеб. К буханкам тут же протянулись десяток рук одновременно и бережно приняли хлеб. Так же бережно пленные взяли и воду. Я обернулся и молча взглянул на полковника и стоящих рядом генералов. Что‑то в моем взгляде им явно не понравилось, но, помедлив секунду‑две, они первые отвели глаза, отвернулись и продолжали свой разговор.