Дважды – не умирать

Тяжело, больно возвращаться к жизни… Сначала была темнота и Урманов, не чувствуя тела, парил где-то там, непонятно где. Отдаленный женский смех, звон колокольчика, шум прибоя, еще какие-то обрывки неясных звуков доносились из темноты, и не было в ней ни входа, ни выхода, ни верха, ни низа. Просто темнота – и все… Потом впереди мелькнул свет и тотчас отозвался в голове страшной тупой болью. Затем появились неясные очертания людей, предметов – и тело наполнилось тяжестью, а душа – страданием. Урманов ощутил нарастающую боль каждой клеточкой своего истерзанного тела. Потом он притерпелся, осознал, где находится и услышал негромкое:

– Как он тебя… Зверь.

Чьи-то руки осторожно подняли его с земли и опустили на соломенный матрац. Урманов понял, что лежит на своей постели. Он слегка приподнялся и застонал:

– Пи-и-и-ть…

Ему принесли воды. Жадно припав губами к краю железной кружки, он ощутил во рту странную пустоту. Проведя языком по десне – понял: сверху не было трех зубов.

Когда погасили свет, он снова погрузился во тьму. Но это была уже другая темнота: тревожная, беспросветная, злая. Она только усиливала страдания и неожиданно для себя Урманов заплакал. Плакал он тихо, стараясь не выдать свою слабость случайным всхлипом или вздохом. Слезы обильно катились из глаз, напитывая влагой «подушку» – свернутый рулоном грубый половик.

«Господи! – в безмолвном отчаянии вопрошал он. – Господи, помоги! Сделай что-нибудь… Нет сил больше терпеть. Защити, Господи, оборони от садиста этого, не дай злу безнаказанно торжествовать… Молю тебя, Господи, ибо силы мои на пределе…»

Никогда прежде Урманов не молился так истово, так горячо. Хотя и молитвой назвать это было нельзя. Не знал он ни одной… Но откуда-то, из каких-то глубин подсознания, сами собой пришли эти слова и страдающая душа возопила во тьму, обращаясь к Всевышнему с последней надеждой.

Нельзя сказать, что он обращался к Богу впервые. Было, и не раз… Например, на экзамене, когда хотел получить хорошую оценку или на соревнованиях, когда хотел победить. Но это было так легковесно, не очень серьезно… Пожалуй, впервые Урманов осознал потребность в божественном участии, когда случилась с ним любовная драма. Девушка, которую он любил, отвергла его. Он мучился, страдал… И, видимо, есть в этом некая закономерность, что путь к Богу лежит именно через страдания. Потому что когда у человека все хорошо – он больше думает о земном.

Урманов забылся в каком-то полубреду, полусне. И картина из далекого детства вдруг возникла перед ним…