Две Елисаветы, или Соната ля минор. Судьба твоя решится при Бородине. Две исторические пьесы

Иоанна: Я, старая и верная ваша слуга, лучше всех знаю вашу душу. И вижу в ваших глазах лихорадочный блеск, ранее никогда невиданный. Блеск этот в глазах, словно в зеркале, отражает смятение молодой души, не знавшей ранее бурь и тревог вашего опасного возраста. Господи всевышний! Госпожа моя, царевна златокудрая, плечиком к плечику сидит с безродным лаццароне и томные песенки с ним поёт, а глаза её заволакиваются пеленою любовного дурмана. Грехи любезны доводят до бездны, помяните мои слова, старой дуры.

Августа: Да что с тобою, Иоанна? Или сон тебе приснился? Или стукнул кто по голове?

Иоанна: Быть беде, матушка, коль вспыхнут в вас чувства. И тогда закроются на веки перед вами врата царского рая.

Августа: Боже мой, Иоанна, о чём ты? Что это взбрело тебе в голову мучить меня столь невероятными вымыслами? Итальянец сей, тобою проклинаемый, юноша богобоязненный, глубоко и страстно верующий. И зовут его Доменико, Дементием. Люб он мне своею страстью к музыке, к божественной гармонии, прославляющей настоящие, высокие чувства, а не мнимые сиюминутные страсти. Хороший он человек, и видно это по его лицу и по стати его.

Иоанна: Смотрите, матушка моя любезная, как бы не пришлось вам потом волосы свои бесценные остричь. Позор-то какой будет на века вечные.

Августа: Волосы остричь? Уйти в монастырь? Ах, какая прекрасная мысль, Иоанна. Ведь ты не знаешь, как прекрасен в матушке Москве белокаменной Иоанно-Предтеченский девичий монастырь, и как праведны и чисты в нём инокини. А здесь, в Неаполе и на Капри, нет ни единого храма в честь Иоанна Крестителя, по-вашему именуемого Джованни Баттистой.

Иоанна: Ах ты ж, боже праведный! Как они обрадовались. Видите ли, подайте ей непременно самого Баттисту. А ведь меня, грешницу, нарекли в честь Джованни Баттисты, и то вам, матушка, совсем не ведомо. Не ведомо вам, что он, жизнь отдавший за всевышнего, есть глубоко в сердце моём, как и любого другого праведного неаполитанца. Ну-ка, матушка, давайте помолимся перед святым ликом, дабы отвратить от нас беду да страдание.

Обе встают на колени перед иконой и тихо молятся. Августа встаёт с просветлённым лицом.

Августа: Иоанна, спасибо тебе, моя старая подруга. (Крестит её и себя.) Но пойми, что сей итальянец лишь учитель мой, приносящий мне маленькую, совсем небольшую частичку земного счастия, но никак не великую любовь. Спасибо тебе и, пожалуйста, оставь меня сейчас, а вечером мы с тобою погуляем в саду и побеседуем о боге, а перед сном, как обычно, сядем за вязание и поговорим о старине.

Низко поклонившись, Иоанна выходит.

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

Августа одна.

Августа: Что со мною? Почему мне так тревожно, так неспокойно? Неужели музыка внесла в мою душу незнакомые до сих пор смятение и волнение крови? Иоанна права. Тысячу раз она права! Ибо всё на земле идёт по раз богом заведённому порядку, и, коль время моё пришло, не миновать мне грешного чувства. Ах, как страшно! Но и сладостное, непривычное мне предчувствие нового охватывает моё существо. От самой себя я не могу скрыть волнения. И перед ликом матушки! Ах, моя дорогая родительница…

Августа бросается на колени перед образом и долго молчит, склонив голову. Затем, сняв портрет императрицы, садится на пол, держа его на коленях.

Одиночество мой удел. В спокойных, размеренных беседах с отцом, перед ликом любимой матери, мне всё казалось простым и ясным. Отречение от страстей, тихая и одинокая жизнь в довольстве и холе, помощь и сострадание бедным и униженным. Всё это представлялось мне естественным и близким сердцу и душе. Не знала я, что однажды, в один день, в миг что-то перевернётся во мне. Что – не ясно, не понятно, ибо до сель не знаемо. Сейчас мне хочется чего-то большего, нового. Чего – непонятно. Предчувствие ли это любви?

Августа задумчиво умолкает. Она бережно водит рукой по портрету.

Матушка моя, младшая дочь Петрова, была дитём истинной, великой любви. Любви деда моего Петра Алексеевича к простой пленной ливонской девке, волею его ставшей российской императрицей. И всё, что могла, что умела моя августейшая родительница, было любить… Она любила страстно и самозабвенно. И ведь во мне течёт её кровь. Я единственная дочь Елисаветы Петровны, именовавшейся небесным ангелом, и унаследовала её красоту и её характер. И, значит, её страсть и всепоглощающее желание любви.

Августа умолкает, целует портрет и вешает на стену, затем становится на колени и молится.

ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ

Раздаётся стук в дверь, входит Орлов.