Две книги о войне

К нам подъезжает трехтонка, доверху нагружен­ная ящиками с боеприпасами. В кабине рядом с шофе­ром сидит молодая женщина со скорбным лицом, баю­кая грудного ребенка.

Шофер открывает дверцу и, став на подножку, спрашивает, по какой дороге ему ехать на Медвежье­горск. У парня смертельно усталый вид, красные от бессонницы глаза.

К нему кидается женщина с коровой. Объяснив, как проехать, она просит захватить и ее с коровой.

А как это сделать? — спрашивает шофер, глядя на нее остекленевшими глазами.

А ты выбрось часть ящиков, — говорит она, вдруг преобразившись, сделав лукавое лицо, заиграв глазками. И голос у нее сейчас звучит мягче: — Кому теперь нужны твои ящики? — И женщина начинает расписывать достоинства своей коровы: и сколько она дает молока, и как хорошо она жила на доходах от молока, и какой дом летось отстроила себе.

Ладно, — говорит шофер, пожевав сухими губа­ми. — А чем знаменита твоя коза? — обращается он ко второй женщине.

Та тоже красочно описывает свою козу, рассказы­вает, какое у козы целебное молоко, как от него быст­ро поправляются даже безнадежно больные, и тоже просит подвезти ее, благо коза — не корова, для нее и места в машине нужно совсем немного, стоит только выбросить всего-навсего один ряд ящиков.

На нее уничтожающе смотрит женщина с коровой.

А ты кого ждешь, девочка? — спрашивает шо­фер. Судя по всему, он отдыхает за этим разговором.

Никого! — выкрикивает девочка. — Мама увез­ла братиков, сказала, что скоро вернется, чтобы я бе­регла вещички, а сама не вернулась.

А где твои вещички?

А я вот взяла кошечку.

А чем знаменита твоя кошечка?

Девочка расплывается в улыбке до самых ушей, потом начинает рассказывать, как хорошо ее кошечка играет в футбол; «Откуда ни бросишь мячик, она обя­зательно его перехватит посреди комнаты», как охотно ест конфеты и яблоки и как ловко на лету ловит мух и букашек.

Шофер тоже широко улыбается, хотя красные от бессонницы глаза его остаются все такими же остекле­невшими.

Так это же не кошечка, а целая поэма! — Он смеется каким-то неестественным, хрипловатым сме­хом. — Ну что же, граждане, забирайтесь в кузов. Только знайте: везу динамит. Дело это непривычное для меня, я совхозный шофер, так что будьте осто­рожны.

Ди-на-мит! — Женщина с коровой, точно ошпа­ренная, отбегает от машины.

С ума сошел, живоглот! — вдруг уже совсем не­ожиданно ругается женщина с козой, и голос у нее звучит сейчас совсем не елейно. Она суматошливо тол­кает свою козу подальше от грузовика.

Ну и что с того, что динамит! — Девочка смеет­ся, вздернув свои острые плечики. — Мама говорит — фашист хуже всего на свете!

Особенного, конечно, ничего, — задумчиво про­износит шофер, пожевав губами. — Если рванет — и костей не соберешь. Факт! — И, опустившись на сиде­нье, берется за руль.

Девочка, поднявшись на носки, осторожно ставит кошечку в кузов, а потом, как кошечка, и сама лезет за нею.

Она садится на один из верхних ящиков, кладет котенка на колени.

На нее с ужасом снизу смотрят женщины — с ко­ровой и с козой.

Счастливо, — говорит шофер и с трудом трогает свою перегруженную трехтонку.

«Не поехать ли и мне?» — мелькает у меня мысль.

Но в это время я вижу летящую к нам лихую по­литотдельскую машину.

В кабине рядом с шофером сидит сам батальонный комиссар Быков. Не успевает машина остановиться, как он приказывает своим зычным голосом:

А ну, бабки, в машину!

Женщины — в слезы.

Тогда Быков вылезает, вырывает и у одной и у дру­гой веревки из рук и грубо подсаживает их на свое место в кабине.

Чертовы собственники! — ругается он. — Тут го­род бросают, а им скотинки жалко! ..

Вскоре мы обгоняем, а потом оставляем далеко по­зади себя тяжелую трехтонку. Но долго еще мне ви­дится на ящиках с динамитом девочка с белым котен­ком на коленях.

На озере Пелдо

Противник прорвал нашу оборону и вынудил одну из рот батальона к отступлению.

Метрах в трехстах от переднего края, в лесу, у сво­ей палатки хлопочет медицинская сестра. Вокруг на поляне лежат тяжелораненые. Положение кажется безвыходным. Но сестра не теряется. Она срывает с колышков палатку, и вместе с часовым они бегом не­сут ее, ставят поперек дороги, перекрыв дорогу, как шлагбаумом.

Находчивость сестры совершает чудо: ни один из бегущих не смеет обойти палатку, у которой сестра уже перевязывает раненого.

Стыдно женщины? Не только это. Палатка — пер­вый рубеж, который заставляет солдата прийти в себя после всего случившегося.

Потом появляются командиры взводов, все идут обратно, отбивать оставленные траншеи. И отбивают!

Обо всем виденном и пережитом в этот день вече­ром я рассказываю командиру полка Литвинову. Вос­хищенный Литвинов собственноручно пишет наград­ной лист на сестру, а потом просит меня отвезти ей громадную красную коробку — набор «Красная Моск­ва»: мыло, духи, пудру. Коробка эта оставлена убе­жавшим кооператором среди других дорогих товаров в деревенском ларьке.

— Ну зачем сестре эта коробка в лесу, где и умыться-то негде? — спрашиваю я у Литвинова,