Две королевы

Монтелупе. На них нападали, чтобы они отказали ему в жилье, чего они сделать не хотели. Много лиц, из страха преследования Боны, избегали его, но доступ к тем, к кому у него были рекомендательные письма: к Бонеру, Мациёвскому, Дециушу, Горки, гетману – был у него свободный. Этим никто не мог запретить его принимать – а милость Боны они вовсе не старались приобрести.

Дудич, который много мог потерять и опасался, избегал с ним открытых отношений, но ночью ходил к нему и помогал ему. Бонер тоже ревностно ему содействовал.

Это всё мало пригодилось, когда ни к кому уже доступа не имел. Особенно Опалинский не спускал с него глаз и через своих выслеживал шаги, и в замок не пропускал.

Тогда Марсупин начал всё более открыто добиваться, как слуга и посланный короля, того, в чём ему отказывали. Он прямо говорил, что король ждёт новых писем, и хоть бы год сидел тут напрасно, прогнать себя не даст.

Боне доносили, что он постоянно повторял, что в Венгрии королеве Изабелле возвратят то, что здесь Елизавета терпела. Он не скрывал, что писал императору, настаивая, чтобы отобрал у Боны итальянские княжества и отдал их кому-нибудь другому.

Хотя на первый взгляд Бона презирала эти угрозы, однако же они вызывали беспокойство. Но уступить им не позволяла гордость.

Итак, Марсупина опутали целой сетью интриг, чтобы понять, имеет ли какую слабость, за которую его можно было бы схватить. К деньгам, к женской красоте, к другим таким приманкам итальянец был вполне равнодушен. Самолюбие и привязанность к царствующей семье давали ему силу и выдержку.

Он неустанно суетился, говорил громко и открыто, а так как любое его слово относили в замок, Бона знала, что распространяются слухи о преследовании ею невестки и отталкивали от неё людей. Не оставалось ничего другого, только какой-либо ценой отделаться от Марсупина! Всё же этого было нелегко добиться.

Казалось, итальянец играет угрозами, всё ревностней заискивая и давая везде себя чувствовать. В замке ему уже даже показываться не годилось. Неустрашимый во всём, итальянец имел одну слабую сторону: как другие современники, он верил в волшебство и боялся его. Он был убеждён, что власть Боны над старым супругом, над сыном и над многими другими, преданными ей, не имела другого источника, кроме волшебства.

Было известно, что она частенько совещалась со своим доктором, астрологом, итальянцем, который постоянно что-то готовил в тиглях, и королева к нему даже поздно ночью с монашкой Мариной ходила. Поэтому её делали волшебницей, которая напитками, кольцами запрягала людей в свою власть.

Марсупин ни за какие сокровища мира ничего бы от неё не принял; он предостерегал других, чтобы избегали отношений с опасной волшебницей.

В городе обычный люд был достаточно склонен в это поверить. Видели, что король поддаётся ей с детским послушанием, что сына ведёт на поводке, как хочет, что Гамрат был ей слепо послушен, даже Кмита, до сих пор позволял собой руководить, наконец Опалинский, который, как последний слуга, делал, что она велела.

Хотя всеми чарами Боны были её сильная воля и очень простые средства, какими себе приобретала людей, было поистине что-то удивительное в этой женщине-чужеземке, одной там, на вид слабой, которой всё должно было подчиняться.

Марсупин даже боялся за свою жизнь, потому что от волшебства до яда был только шаг, а он знал, что итальянским обычаем и так избавлялись от мешающего врага. Ещё больше его охватила тревога за молодую королеву; он также боялся, что её отравят, если не в еде и напитках, то надушенными перчатками, тем, что тогда носили на себе.

Успокаивало его одно то, что Елизавета до сих пор, по причине болезни старого короля, ела одна, отдельно, и хотя муж, который должен был составлять ей компанию, показывался редко, но подчашии и кравчии, подавая еду, пробовали.

Он рекомендовал Холзелиновне бдительно следить за столом и не разрешала принимать никаких подарков от королевы.

Впрочем, сама достойная воспитательница, увидев, что она окружена неприятелями, бдила денно и нощно над своим любимым ребёнком, не в состоянии прийти в себя от той силы духа, с какой мученица всё сносила, даже врагам не давая порадоваться выражению боли, потому что чудесно притворялась весёлой и спокойной.

– Это ангел! – восклицала старая Кэтхен. – Не знаю, сносила ли это когда-нибудь женщина с таким геройством. Нужно вставать на колени перед моей пани!

Среди этой борьбы, которую Марсупин вёл с упорством своего итальянского темперамента, неожиданный оборот ей придали события, казалось бы не имеющие никакой с ней связи.

* * *

В деревянном старом доме на Околе уже много веков был бондарский постоялый двор. Этой состоятельной гильдии давно бы следовало выбрать себе более презентабельный дом, потому что здание было наполовину погружено в землю, с тыльной стороны его подпёрли, а высокая и тяжёлая крыша на нём сгорбилась и выгнулась, но общество там удерживал старая привычка. Из-за какого-то почти суеверного страха, из привязанности к старине оно не хотело покидать эти пороги, которые вытоптали ноги многих поколений.