Две королевы

– Старшие отцы, спасайте себя и город. Останки не должны долго лежать, чтобы дома, улицы, а может, упаси Боже, всей столицы не заразили. Пошлите как можно скорее за гробом, за повозкой, и вывезите его на самое отдалённое кладбище и закопайте как можно глубже… одежду и вещи с ним.

Под впечатлением страха, какой вызвала чума, товарищество и челядь быстро забегали, спеша исполнить приказ доктора. Мать гостиницы уже несла в дрожащих руках зажжённое кадило, очищая им жилище, отворяли двери и окна.

Более боязливые выезжали, только ксендз ещё молился при останках и Струсь остался на минуту, грустным, задумчивым взглядом всматриваясь в умершего. Потом он повернулся к городу.

Тут весть о случившемся в бондарской гостинице молнией обежала уже всюду, неся с собой панику. Вечером принесли её в замок к епископу Самуэлю и в дом епископа Гамрата.

Однако никто с этим не побежал ни к королю, ни к старой королеве. По лицам двора, по тихому шёпоту и тревожным собраниям придворных можно было понять, что умы были беспокойны, а люди не могли справиться.

Встревожанные мещане встречались с одним словом на устах: «Чума! Чума! Куда от неё спрятаться?»

конец второго тома

Том третий

Жарким июльским днём в одной из комнат Северина Бонера у открытого окна стоял пан казначей с молодым человеком, по наряду которого можно было понять, что он едва отряхнул пыль после долгой дороги.

Казалось, оба кого-то ожидают, потому что Бонер, часто высовываясь в окно, глядел на улицу, а его молодой товарищ тоже беспокойно следил за проезжающими по ней к Флорианским воротам.

Открытое по причине сильной жары окно немного охлаждало воздух, а что хуже, впускало в комнату горький дым, который поднимался от большой кучи листьев, собранных у ворот. Поскольку Краков под угрозой чумы спасался от плохого воздуха, по предписанию лекарей сжигая на площадях и улицах дубовые листья и полынь.

– Что же случилось с Марсупином, – сказал младший, – если до сих пор не приезжает?

– Наверняка ничего плохого, – сказал Бонер, – но честный итальянец летает и работает не покладая рук, посланец мог не застать его дома. У него есть дела! В самом деле, потому что объявил открытую войну Боне, которая также, не разбираясь в средствах, деятельно парирует его попытки. Если бы над той историей, принимая к сердцу судьбу молодой королевы, не нужно было плакать кровавыми слезами, – прибавил казначей, – можно было бы смеяться, видя злость Боны и до какой ярости её довело нахальство Марсупина; но мы подождём, он вам сам об этом расскажет.

– Удалось что-нибудь Марсупину? – спросил молодой путник.

– До сих пор ничего, правда, – сказал Бонер, – но положение прояснилось и явное притеснение ни для кого не тайна. Всё равно это очевидное приобретение.

– Небольшое, – прошептал молодой, – а я вам признаюсь, что, присланный сюда специально для поддержки Марсупина, я большего приобрести не надеюсь. Увы! Это печально! Но вся наша надежда на то, что король стар, что жить ему осталось недолго, поэтому и правление Боны…

– Да, – ответил казначей грустно, – но до сего дня Бона так же хорошо правит молодым, как старым, сыном, как отцом. Марсупин видит в этом чары. Действительно, трудно понять, как молодой пан, такой умный, с таким благородным сердцем мог попасть в такую позорную неволю.

– У матери? – подхватил путник.

– Мы говорим у матери и приписываем это преступным чарам, – сказал Бонер, – но, по-видимому, правильней было бы сказать: попал в неволю страсти! А волшебство – это красивая масочка любовницы!

Разговаривая, они не услышали, как по лестнице застучали быстрые шаги, и дверь с грохотом, внезапно отворилась. Вошёл Марсупин.

Но как же его изменили пребывание в Кракове, постоянные терзания, работа, заботы, опасения за жизнь! Он исхудал, почернел, высох, и путник, который поспешил его приветствовать, подавая ему руку, выкрикнул:

– Не болен ли ты, сеньор Джованни?

– Болен, убит, утомился, полуживой! Едва дышу! – воскликнул итальянец. – Благодарю Господа Бога, что меня эта змея насмерть не загрызла! Верчусь как рыба, брошенная в кипяток! Благодарение Богу, что вы прибыли мне на помощь.

– Я! – беспокойно воскликнул путник. – Правда, я посол короля и императора, но что же я тут сумею, когда вы ничего не могли сделать. Пожалуй, авторитет моего отца…

Он в задумчивости прервался.

Был это сын краковянина Юста Дециуша, служащий при короле Фердинанде.

Уставший Марсупин упал на лавку.

– Ко всем терзаниям, – сказал он, – добавьте то, что нам в Кракове угрожает чума, что в любую минуту смерть может схватить за горло.

– Стало быть, и двор должен отсюда выезжать, – сказал Дециуш.

– Это, несомненно, случится, – ответил Марсупин.

– Что же тогда с вами будет? – спросил Бонер итальянца.

– Со мной? Я поеду со двором, – шепнул, вытирая от пота лоб, Марсупин, и тяжело вздохнул.

Дециуш присел к нему.

– Рассказывайте же, как у вас с Боной?