Две королевы

Мария так и не избавилась от любви к роскоши, к которой привыкла во Франции. Она попросила своего агента в Париже прислать ей «фасоны платьев, а также золотую и серебряную парчу и шелк, самые красивые и редкие из тех, что носят при дворе». Она заказывала чепцы «с короной из золота и серебра, такие, которые раньше шили для меня». Мария также интересовалась новейшей итальянской модой: «чепцами, вуалями и лентами». В последнем письме дяде она просила «изящное золотое зеркало, которое прикреплялось бы к поясу с помощью цепочки». Она хотела выгравировать девиз на раме, заключающей две монограммы, ее и Елизаветы. Она также заказывала миниатюры со своим изображением, чтобы дарить сторонникам в Англии, «которые просят мой портрет». Вскоре после смерти дяди Мария получила разрешение позировать художнику в Шеффилде. Она утверждала, что хочет отправить миниатюры друзьям во Францию — вполне разумное объяснение, хотя, наверное, неискреннее.

Трудно сказать, верно ли эти портреты передают внешность Марии. Портрет в полный рост, выставленный в Хардвик-Холле, на котором Мария изображена набожной католичкой в возрасте тридцати шести лет, с распятием на груди и четками на поясе, является посмертным. Несмотря на утверждение, что портрет был написан в 1578 г., его нет в описи, которую Бесс из Хардвика составила в 1601 г., и упоминания о нем появляются только после того, как Яков VI взошел на английский престол в 1603 г.

В 1575 г. Мария позировала неизвестному миниатюристу, а в 1578-м — Николасу Хиллиарду, признанному мастеру этого жанра, вернувшемуся из Франции. В обоих вариантах на ней мягкий батистовый чепец, прикрепленный к модному покрывалу на каркасе и воротнику из тонкого кружева. С двух сторон из-под чепца выбиваются блестящие — но теперь, возможно, более темные и к тому же искусственные — локоны. Миндалевидные глаза по-прежнему яркие и внимательные. Скулы такие же высокие, нос с небольшой горбинкой — голова на портретах немного повернута. Мраморная кожа безупречна, но лицо стало чуть шире, и появился второй подбородок; это уже не юная девушка и не молодая женщина в расцвете лет. Сказывались годы, проведенные в неволе.

Мария посылала дорогие подарки Елизавете в тщетной попытке привлечь ее внимание, чтобы английская королева чувствовала себя обязанной ее освободить. Начала она со сладостей из сахара, марципана и орехов, привезенных из Франции, — Елизавете, которая была сладкоежкой, они очень понравились, несмотря на предупреждение, что сладости могут быть отравлены. Среди других подарков была юбка из роскошного алого атласа, украшенная тафтой, которую Мария вышивала сама. Она придумала сложный узор из английских цветов, увенчанный чертополохом, а для того, чтобы придать ей еще более модный и богатый вид, использовала дорогие нити из шелка и драгоценных металлов, лучшие из тех, что имелись у ее французских поставщиков. Она попросила французское посольство в Лондоне доставить юбку Елизавете — несмотря на протесты Шрусбери. Говорят, Елизавета восхищалась подарком и «очень его ценила». На какое-то время она смягчилась к Марии, но это продолжалось недолго и не привело к ослаблению надзора. В частности, Марии было отказано в дополнительных прогулках, которых ей больше всего не хватало. Шрусбери докладывал: «Я буду очень недоволен, если ей или кому-либо из ее приближенных будут позволены прогулки за ворота… Я разрешаю ей гулять на свежем воздухе на плоской крыше, а также в моей просторной столовой и во внутреннем дворе». Считалось, что этого вполне достаточно — на тот случай, если она склонна к побегу.

Тем не менее Шрусбери время от времени нарушал установленные им же правила, обычно когда Мария была больна или плакала. Как-то раз в холодном январе, когда в Шеффилде лежал глубокий снег, он разрешил ей гулять в парке, подумав, что она отвергнет это предложение и не станет выходить за порог. Но Мария, не раздумывая, надела самую теплую одежду и вышла на улицу, несмотря на то что проваливалась в снег и, вероятно, промочила ноги.

Такие подарки были малочисленными и редкими. Малоподвижный образ жизни сказался на здоровье Марии. Ее ноги воспалились, а боль в пятке была такой сильной, что она едва могла ходить. В 1582 г., вскоре после сорокового дня рождения, ей в качестве уступки позволили пользоваться каретой, чтобы выезжать на прогулки и дышать свежим воздухом. Поначалу она очень обрадовалась. Впереди кареты верхом ехали секретари королевы и другие ее приближенные, а всю кавалькаду охранял отряд Шрусбери с заряженными пистолетами. Маршрут предварительно осматривался разведчиками — на тот случай, если кто-то попытается увидеться с королевой Шотландии или даже освободить ее. Но радость быстро прошла. Вскоре боль в ногах настолько усилилась, что Мария не могла пройти даже небольшое расстояние. Ей было трудно взобраться в карету и выбраться из нее, а зимой она чувствовала такую слабость, что предпочитала не выходить из дома.