Две королевы

Но Мария нисколько не утратила своего обаяния. Когда Садлер перевез ее в Татбери, она быстро очаровала его. Через три месяца он уже брал ее на соколиную охоту. Призванный к ответу, он признался: она «настоятельно просила меня позволить ей поехать со мной и посмотреть, как летают мои соколы». Она «получала истинное удовольствие от подобного времяпрепровождения, и я, не предполагая, что это будет истолковано дурно, исполнил ее желание; таким образом, она выезжала со мной три или четыре раза на соколиную охоту, удаляясь на милю, иногда на две, но не более чем на три мили от замка». Каждый раз ее стерегли сорок или пятьдесят человек. Садлер старался сделать для нее все возможное, не выходя за рамки своих полномочий. «Но поскольку это вызвало неудовольствие, я не возражаю, чтобы меня сменил кто-то другой». Сомерс подтвердил заявление тестя. Во время охоты Марию надежно охраняли: «при какой-либо опасности или возникновении подозрений упомянутую королеву следует немедленно увести».

Но этого оказалось недостаточно. Садлер был слишком порядочным и деликатным для роли тюремщика Марии. Убежденный протестант и верный сторонник Елизаветы, он не мог пожертвовать своими человеческими чувствами ради политических и религиозных обязательств. Садлер принял почетную отставку, освободив место для человека, который больше подходил на должность тюремщика, как того требовала усилившаяся международная угроза.

Его преемником стал сэр Эмиас Паулет. Он свободно владел французским и три года, с 1576 по 1579-й, был послом во Франции, где вместе с Екатериной Медичи делал все, чтобы очернить Марию. Кальвинист и верный союзник Уолсингема, он был заклятым врагом Испании и Католической лиги, пламенным защитником гугенотов и голландских протестантов. В Париже Паулет имел дело с несколькими агентами Марии, в чьей злонамеренности никогда не сомневался. Он прибыл в Татбери в апреле 1585 г., и полная ответственность за пленницу перешла к нему 19-го числа, когда Садлер вернулся домой в Хартфордшир.

Паулет был не тем человеком, который мог разрешить Марии верховые прогулки и соколиную охоту. Он не делал различий между своими личными и общественными обязанностями. «Другие, — говорил он, — могут проявлять свою глупую жалость, как им заблагорассудится». Что касается его, то он однажды хвастался, что скорее откажется от надежды вкусить радости рая, чем поставит чувство сострадания выше своего долга перед Елизаветой. Он был единственным тюремщиком Марии до ноября 1586 г., когда ему в помощь был направлен его друг сэр Дрю Дрери, из семьи известных юристов, занимавший незначительную должность придворного, которого Мария называла «самым скромным и любезным во всех отношениях». Мария считала Паулета «одним из самых рьяных и безжалостных людей из всех, что я когда-либо знала. Другими словами, он больше подходил для надзора за преступниками, чем для охраны людей моего положения и происхождения». Она быстро раскусила его.

Паулет срывал балдахин с гербом каждый раз, когда входил в приемную, заявляя, что подобным королевским регалиям не место в ее доме, поскольку в Англии есть только одна королева. Это привело к столкновению характеров — он приказывал убрать оскорбительный балдахин, а Мария, плача, распоряжалась вернуть его на место. Паулет вскрывал ее письма, посылки, выискивая свидетельства заговора, и с крайним подозрением относился ко всему, что уходило во французское посольство или приходило из него. Его распоряжения даже включали периодический обыск шкафов Марии, и как последнее средство он рассматривал взлом двери ее спальни. Все документы, которые он перехватывал, немедленно отправляли Уолсингему для тщательного изучения.

Паулет подозревал всех и вся. Чтобы никто из слуг его не подслушал, он иногда встречался с курьерами из Лондона в чистом поле. Слуг Марии он поместил на карантин. Им не позволялось общаться с другими слугами, а при входе и выходе из замка их обыскивали. Новые порядки коснулись всех, даже тех, кто выполнял черную работу. Особого внимания удостоились конюхи и прачки Марии. За ними постоянно следили — в частности, за тремя женщинами, жившими в маленьком домике в парке, примыкавшем к замку. Они покидали территорию замка и в то же время имели доступ в покои Марии. Паулет приказал, чтобы их не только обыскивали, но и раздевали до сорочек, когда они входили в дом или выходили из него.

Здоровье Марии продолжало ухудшаться. Она выпустила заявление, в котором отрицала, что у нее водянка или рак, однако ноги у нее опухали сильнее, чем раньше. Ей были позволены прогулки один или два раза в месяц, во время которых ее карету окружал небольшой отряд пехоты с заряженными мушкетами и зажженными фитилями. Случалось, что ее выносили в сад в кресле. Когда Мария все же могла ходить, ее с двух сторон поддерживали секретари. Теперь у нее отекали обе ноги. Для них требовались припарки и повязки, накладывавшиеся каждый день. «Ее ноги, — докладывал Паулет, — очень слабы и туго перевязаны, как представляется моей жене».