Две королевы

Но через неделю она получила желаемое. Когда Мария охотилась в окрестностях Питлесси, Рэндольф привез ей письмо с соболезнованиями от Елизаветы, которая собственноручно написала послание. Мария остановила лошадь, прочла письмо, и «слезы капали у нее из глаз».

«Месье Рэндольф, — сказала она, — я получила великое утешение, самое большое из возможных, от моей дорогой сестры, нежной кузины и друга. И хотя слезы не дают мне говорить и читать дальше, Вы не должны сомневаться, что это письмо утешило меня больше, чем все, что было сказано мне с тех пор, как до меня дошла весть о смерти дяди».

Она спрятала письмо на груди. За ужином, уже, казалось бы, в одиночестве, она достала письмо, снова прочла его и сказала вслух: «Господь не покинет меня. Я получила от королевы, моей английской сестры, лучшее из всех писем, которые когда-либо получала, и, уверяю Вас, оно очень меня утешило».

Мария была искренне благодарна за письмо, но последняя сцена являла собой продуманный спектакль от начала до конца. Мария знала, что за ней наблюдают слуги, которые, как ей было известно, подкуплены Рэндольфом, а он, в свою очередь, проинформирует Сесила обо всем происходящем. Она научилась устраивать спектакли. Несмотря на удовлетворение от письма Елизаветы, Мария не питала иллюзий в отношении того, что встреча двух королев когда-либо состоится; однако она предпочитала не показывать своего разочарования, а держать Елизавету в неведении.

Мария больше не желала терпеть обид и сделала вид, что чрезвычайно занята в те летние месяцы, когда могла бы состояться перенесенная встреча. Чтобы не выглядеть просительницей, она занялась подготовкой нового королевского турне, на этот раз в Эршир, а оттуда в Аргайлшир и на восток горной области, где жило большинство населения, говорящего на гэльском.

Тем временем Нокс раздул еще один скандал. Через несколько дней после осуждения Хантли парламент принял закон против супружеской измены, которая теперь каралась смертью. В ту же ночь один из французских священников Марии был найден в постели замужней женщины, что стало еще одним доказательством нравственной порчи, источником которой служит месса. Нокс с трудом сдерживал радость и попытался настроить свою паству в соборе св. Джайлса против Марии и ее распутного двора. В его обвинениях не было ничего нового:

Господи, прошу тебя, избавь душу Ее Величества королевы от яда идолопоклонства и вырви ее из неволи и рабства Сатаны… Идолопоклонство королевы, месса королевы навлекут на нее гнев Божий… Ее дом, предназначенный для отдохновения ее подданных, стал пристанищем танцев и плотского вожделения… Обращаясь к пророкам, я повторяю слова Илии: «Гнев Господа не пощадит правителей и судей… Псы будут лизать кровь Ахава и есть плоть Иезавели»… Дьявол заберет нечестивых. Танцы есть суета неверующих, заставляющая людей привязаться к тирану.

Когда летнее турне наконец началось, внимание Марии переключилось на развлечения на свежем воздухе, которые она так любила, — стрельбу из лука, псовую и соколиную охоту. Но европейская тайная дипломатия не была забыта. В конце июля, перед отъездом из Аргайлшира, к ней из самого Лондона прибыл Луис де Пас, посланник де Куадра. Мария с радостью приняла его.

Елизавета хотела предупредить Мейтланда, что тайные переговоры с испанцами должны прекратиться. На ее гнев можно было бы не обращать внимания, если бы Мария получила поддержку от семьи Гизов. Для нее это была самая благоприятная возможность сбросить путы, которыми так настойчиво оплели ее англичане. Желаемый брак она могла заключить только при условии союза с ведущей европейской державой, а поскольку Екатерина Медичи отказывала ей в помощи, этим союзником, по ее убеждению, должен стать Филипп II. Аргумент же против эрцгерцога состоял в том, что он — несмотря на то что был Габсбургом и кузеном Филиппа — не обладал достаточным влиянием, чтобы заставить Англию признать право Марии на наследование престола, не говоря уже о том, что Сесил прочил его в мужья Елизавете.

В то время, когда Мария вела переговоры с де Пасом, ее дядя торговался за эрцгерцога. На кардинала не произвели впечатления возражения Марии, и он до такой степени был уверен в своей способности уговорить племянницу, что, не известив ее, отправился в Инсбрук, чтобы подписать соглашение.