Две крепости

— Вашему проводнику завяжут глаза, — сказал Фарамир, — но тебя и твоего слугу Сэмвайса я освобождаю от этого.

Когда к Голлуму подошли, чтобы завязать глаза, он завизжал и вцепился в Фродо. Хоббит сказал: — Завяжите глаза нам всем и мне первому – тогда, может быть, он поймет, что ему ничто не грозит. — Так и поступили. Путников вывели из пещеры Хеннет-Аннун. Пройдя по коридору и лестницам, хоббиты почувствовали холодный утренний воздух, свежий и ароматный. Все еще с завязанными глазами они некоторое время поднимались, потом осторожно спускались. Наконец Фарамир приказал снять повязки.

Они снова стояли под пологом леса. Водопадов не было слышно – от ущелья, где текла река, путников теперь отделял длинный склон, спускавшийся к югу. На западе из-за деревьев пробивался свет, как будто земля там внезапно обрывалась и видно было только небо.

— Здесь наши дороги в последний раз расходятся, — сказал Фарамир. — Если последуете моему совету, то повернете на восток не сразу. Идите прямо: так вас на протяжении многих миль будет скрывать лес. К западу от вас земля спускается в глубокие долины, порой внезапно и круто, порой длинными пологими откосами. Держитесь ближе к этому краю леса. Я думаю, поначалу можно будет идти днем. Зло на время отступило, и земля дремлет в обманчивом покое. Прощайте!

Он обнял хоббитов по обычаю своего народа, наклонился, положил руки им на плечи, поцеловал каждого в лоб и сказал: — Ступайте. Все добрые люди желают вам добра!

Хоббиты поклонились до земли. Фарамир повернулся и, не оглядываясь, ушел в сопровождении двух стражников, поджидавших поблизости. Хоббитов поразила скорость, с которой теперь передвигались эти одетые в зеленое люди. Почти мгновенно они исчезли из вида. Лес, где только что стоял Фарамир, казался безлюдным и страшным, как будто все, что произошло за эти два дня, им приснилось.

Фродо вздохнул и вновь повернулся лицом к югу. Словно желая выразить свое презрение к подобным церемониям, Голлум ковырялся в почве у подножия дерева. «Неужто опять оголодал? — подумал Сэм. — Снова-здорово!»

— Они наконец ушли? — спросил Голлум. — Гадкие злые люди! Шея у Смеагола до сих пор болит, да, болит. Идемте!

— Да, идем! — согласился Фродо. — Но если о тех, кто проявил к тебе милосердие, ты можешь говорить лишь со злобой, молчи!

— Славный хозяин! — сказал Голлум. — Смеагол пошутил. Он всегда прощает, да, даже маленькие хитрости хозяина. О да, хороший хозяин, хороший Смеагол!

Фродо и Сэм не ответили. Взвалив мешки на плечи и взяв в руки посохи, они углубились в леса Итилиена.

Дважды в тот день они отдыхали и понемногу подкреплялись тем, чем снабдил их Фарамир: сушеных фруктов и солонины должно было хватить на много дней. Был и хлеб – ровно столько, чтобы съесть раньше, чем он зачерствеет. Голлум ничего не ел.

Взошло солнце и невидимкой прошествовало над головами к закату, вызолотив небо на западе, видное в просветах между деревьями. Хоббиты шли в прохладной зеленой тени, а вокруг все молчало. Казалось, все птицы улетели или онемели.

Тьма рано залила безмолвный лес, и перед наступлением ночи путники остановились усталые, ибо прошли от Хеннет-Аннуна больше семи лиг. Фродо лег на толстый слой листьев под старым деревом и проспал до утра. Сэм провел ночь не столь спокойно: он много раз просыпался, но Голлума не видел. Едва они устроились на ночлег, тот исчез. Ночевал ли он в какой-то норе поблизости или беспокойно рыскал в ночи, Голлум не сказал, но с первыми лучами зари вернулся и поднял своих спутников.

— Пора вставать, да, пора! — сказал он. — Еще долго идти на юг и восток. Хоббитам надо торопиться!

Следующий день прошел так же, как предыдущий, только тишина стала как будто бы еще более глубокой. Воздух был тяжелым, а под деревьями – спертым. Казалось, собирается гроза. Голлум часто останавливался и принюхивался, а затем начинал что-то бормотать и требовать, чтобы хоббиты поторопились.

После полудня, во время третьего за день перехода, лес поредел, зато деревья превратились в великанов. На широких полянах стояли огромные падубы с неохватными стволами, темные и торжественные. Среди них кое-где виднелись седые ясени и гигантские дубы, только что выпустившие коричнево-зеленые почки. Меж ними зеленели лужайки, пестревшие недотрогой и ветреницей, белой и голубой, сейчас закрывшей лепестки на ночь. Целые акры заросли лесным гиацинтом: его гладкие стебли уже пробивались из земли. Ни зверя, ни птицы не было видно, но Голлум на открытых местах пугался, и путники шли осторожно, перебегая из тени в тень.