Две маски

Разсказываю я вамъ это первое мое съ нимъ знакомство, потому съ этого же перваго дня, дѣйствительно, онъ мнѣ такое чувство внушилъ, будто самый онъ мнѣ кровный, близкій человѣкъ былъ. Полюбилъ я его несказанно, признаюсь вамъ. Я, знаете, почитай сирота отъ первыхъ годовъ жизни, воспитывался у родственниковъ, у бѣдныхъ; состояньице у самого отъ отца осталось не Богъ знаетъ какое. Попалъ однако въ университетъ, вышелъ дѣйствительнымъ… Ну-съ, а затѣмъ куда же? Пріѣхалъ сюда и — такъ и погрязъ въ службѣ и тинѣ провинціальной… Не прошло двухъ лѣтъ, и я чувствовалъ ужь, что меня все начинаетъ засасывать это болото, какъ вдругъ посылаетъ мнѣ Промыселъ спасеніе… то-есть, такъ-таки спасеніе какъ есть, смѣю вамъ доложить, потому я — со всею искренностью скажу вамъ, — потому я отъ тоски запивать даже началъ, прямо говорю…

А Дмитрій Иванычъ мой — съ такими людьми я и въ Москвѣ, когда въ университетѣ былъ, не имѣлъ случаевъ встрѣчаться, — человѣкъ тонко воспитанный, изящный, какъ говорилось во время оно, весь, знаете это, какъ бы пропитанный Европою… И такой человѣкъ съ перваго разу меня, совсѣмъ невѣдомаго ему, темнаго провинціала, можно сказать, какъ совсѣмъ себѣ равнаго, какъ стараго пріятеля принимаетъ, — послѣ уже только я узналъ, что слышалъ онъ про меня, что я взятокъ не беру, и съ секретаремъ уголовной палаты по этому случаю очень непріятное одно столкновеніе имѣлъ, такъ даже, что изъ-за этого я чуть изъ службы не вылетѣлъ;- очень мнѣ это тогда лестно показалось, и, знаете, подняло это меня сразу въ собственныхъ моихъ глазахъ…

Долго вамъ разсказывать не стану, а только совсѣмъ у меня иная жизнь пошла съ тѣхъ поръ, очеловѣчился опять и, какъ имѣлъ я честь вамъ докладывать, какъ только урвется у меня, бывало, отъ службы часъ свободный, я сейчасъ въ Сосенки (усадьба эта бывшая его такъ называется). Было это въ скорости послѣ освобожденія крестьянъ; тутъ, вы знаете, уставныя грамоты, надѣлы крестьянамъ пошли, все это новое колесо заходило… Дмитрій Иванычъ въ мировые посредники поступилъ, — три года прослужилъ, — тогда лучшіе люди шли въ эту должность… Вспомню это время — сердце щемитъ иной разъ: и люди эти гдѣ, и надежды, надежды, что тогда у всѣхъ насъ золотымъ лучемъ горѣли впереди?

Пріѣзжалъ онъ въ Сосенки и когда изъ посредниковъ выбылъ. Пріѣдетъ раннею весною, а уѣзжаетъ по первопутку; зимы въ Римѣ проводилъ обыкновенно… Вотъ жалуется онъ мнѣ какъ-то разъ, что лѣто у насъ на сѣверѣ коротко, уѣзжать рано изъ деревни приходится.

— Осени у насъ тутъ совсѣмъ нѣтъ, а это лучшая пора года, говоритъ, — на Украйнѣ что за осени бываютъ, посмотрѣли бы вы! "Тамъ долго ясны небеса", примолвилъ онъ къ этому изъ Пушкина.

— У васъ тамъ, вѣдь, богатѣйшее имѣніе есть? замѣчаю я ему на это.

У него даже глаза загорѣлись:

— На Пслѣ, говоритъ, и мѣстоположеніе — лучшаго во всей Европѣ не знаю!

— Ну, и домъ, и всякое удобство? спрашиваю.

— Лучше здѣшняго, отвѣчаетъ.

— И живали вы тамъ?

— Родился, все дѣтство тамъ провелъ, и потомъ живалъ подолгу.

— А теперь и совсѣмъ не бываете?

— Нѣтъ, говоритъ.

— Разлюбили?

Онъ вдругъ, показалось мнѣ, будто въ лицѣ перемѣнился.

— Нельзя! съ очень страннымъ какимъ-то выраженіемъ молвилъ онъ мнѣ на это.

Знакомъ въ тѣ поры былъ я съ нимъ уже четвертый годъ, и… странности его были мнѣ извѣстны. Однако это меня все же удивило, и припомнилъ я тутъ, что во все продолженіе этого нашего знакомства о чемъ и о чемъ мы съ нимъ ни переговорили, но объ этомъ малороссійскомъ имѣніи онъ какъ бы избѣгалъ всегда говорить… "Что за притча!" думаю себѣ,- однако и на этотъ разъ не рѣшился я почему-то спросить его: отчего это "нельзя" ему жить тамъ, гдѣ и "долго ясны небеса", и удобство всякое есть, и гдѣ, видимо, ему самому хотѣлось бы жить… Только намоталъ я себѣ это на усъ.